” первой половины 1930-х годов. Все эти носители тяготеют скорее к периодике и воспринимают себя как таковые. Да и самоназвание этого явления, упорно именуемого мною самиздатом,
“В данном случае, гоняясь за самым важным критерием, отделяющим явление от других подобных, я не то что совершенно не рассматриваю фактор запрета (хотя с этим в странах типа России и Белоруссии тоже все чаще приходится встречаться, когда издателям говорят, например, в типографии или просто на коммерческом ксероксе или ризографе: „Нет, мы такое не печатаем, вы тут плохо пишете про [биип-биип- биип], это, наверное, экстремизм” или „Ой, да это же у вас экстремизм!” — удивленно-заинтересованно и тут же по-деловому: „Значит так, двойная цена и самовывоз всего тиража до конца рабочего дня! По бумагам проводим как конфетные упаковки”), я просто считаю этот фактор не определяющим и даже не вполне существенным. Меня больше занимает интенция к самостоятельности, первичный творческий и политический импульс сделать все самим и реализация такого импульса. Потому и самиздат”.
Андрей Хржановский. В сторону фильма. — “Искусство кино”, 2009, № 5, 6.
В связи с фильмом “Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину”. Среди прочего: “Кстати, Бродский, насколько я знаю по рассказам его близких друзей да и по его опубликованным высказываниям, не был антисоветчиком. Кроме того, как человек, выросший в определенной среде, он испытывал почти всеобщую тогда любовь к нашим Вооруженным силам, особенно к авиации и флоту, а любовь к кораблям и самолетам сохранил до конца жизни. У него на письменном столе в последней квартире можно было видеть модель истребителя времен Отечественной войны. Любил он и слушать, и петь песни советского времени. Особенно ему нравилось „Полюшко-поле”. И к праздникам советским относился нормально. И к символам — таким, как звезда...”
Ян Шенкман. В этом сне нам делать нечего. Сенсационный последний роман Набокова явно не стоило издавать. — “Взгляд”, 2009, 3 декабря <http://www.vz.ru>.
“Только вышедшую „Лауру и ее оригинал” уже успели окрестить лучшим романом Набокова, хотя это никакой не роман и даже не черновик, а разрозненные фрагменты.
О чем текст, понять трудно. Дамочка, ложащаяся в постель с первым встречным. Толстый муж. Какие-то поезда, какие-то веера. Целостная картина не складывается.
Но вот что хотел сказать автор — предельно ясно. То же самое, что и в „Соглядатае”,
и в „Защите Лужина”, и в „Лолите””.
“Перевели с английского на какой-то странный, несуществующий в жизни русский. Опубликовали рабочие карточки, на которых он писал фрагменты „Лауры”. Все это огромным тиражом. В одной России — 50 тысяч. Бесполезно. Соединить все это в цельный текст мог только один человек, его уже нет в живых. Это его сон, нам там делать нечего”.
“Я не могу думать, что есть бог, и знаю, что смерть неизбежна”. Беседу вела Альбац Евгения. — “Новое время/
Говорит Виталий Гинзбург: “Я безболезненной смерти не боюсь, а болезненной боюсь. <...> Я не верю в существование души… Остаются химические элементы. Это трудно себе представить, но это же факт. Почему я завидую верующим? Утешение. Легче жить, веря в бога. <...> Читаешь про какого-то мерзкого комарика, а он так сложно устроен, что в каком-то смысле начинаешь понимать креационистов <...> — действительно чудеса. Возникает... По-английски это называют
“Как можно создать жизнь, я представляю. Это мыслимо. Гораздо более сложный вопрос — сознание. Вот как сознание возникает — это гораздо сложнее понять”.
“Человек в этом смысле — подобие некоего компьютера. И от сломанного человека остается то же самое, что от сломанного компьютера”.
Посмертная републикация, полностью интервью было опубликовано в № 13 от 31 марта 2008 года.
Составитель Андрей Василевский
