так далее.
Это, конечно, подстрочник, очень вольный и неточный. Одна из вольностей, допущенных в переводе, — заглавное Т в слове “Ты”. В еврейском алфавите вообще нет заглавных букв.
Поэтому у израильских студентов семинар по лирике Альтермана начинается под коллективное мурлыканье популярной песенки на эти стихи. А затем кто-нибудь обязательно догадается:
— А я ведь здесь совершенно ничего не понимаю! Вообще не понимаю, о чем тут речь! Как будто это не на иврите написано! Все слова по отдельности вроде понимаю, а вместе — нет! Ну кто это такая, которая на него набрасывается? И почему он не защищается, а, наоборот, радуется, что он перед ней беззащитен? Красиво, но непонятно. Ерунда какая-то.
В религиозном колледже обязательно кто-нибудь скажет:
— А-а, это Страна Израиля!
И наоборот: студенты второго курса МГУ (Институт стран Азии и Африки, кафедра иудаики и еврейской цивилизации) долго-долго ползают по этому тексту со словарем, а потом бодро рапортуют:
— Лирическое “Ты” в этих стихах — это мифологическая женская сущность. Типа это музыка, природа, вдохновение, поэзия, вообще жизненная энергия.
А один мальчик, у которого иврит был очень даже средний, по правде говоря, хуже, чем у всех, старательно перевел все стихотворение слово за словом и проницательно заметил:
— Да ведь это гностическая София! Прекрасная дама! Это Блок! “Ты, держащая море и сушу / Неподвижно тонкой рукой”. И может быть, Соловьев. Вообще русский символизм. А что, израильтяне так хорошо знают Блока?
— Ну, некоторые, наверное, знают. Профессор Бар-Йосеф, например. А в общем — нет, не знают. Понятия не имеют.
— Да? А как же тогда они могут понимать эти стихи? Без русского контекста?
— А они и не понимают.
— Так что же, мы со словарем понимаем ивритскую классику лучше, чем израильтяне, у которых иврит — родной язык?
— А что тебя так удивляет? Твой родной язык — русский, а ты уверен, что понимаешь Гоголя? Прямо вот так все понимаешь? Знаешь, был такой израильский писатель и переводчик Ицхак Шенгар, он перевел на иврит “Мертвые души” и в этом переводе подчеркнул библейские коннотации в лирических отступлениях. Возвел гоголевскую поэму к ее первоисточнику — к пророкам, к Ирмиягу, Иехезкелю, Иешаягу (Иеремии, Иезекиилю, Исайе). Получилось потрясающе. Этот ивритский перевод открыл для меня совсем другого Гоголя… хотя это был точный перевод, очень точный. И знаешь, израильские студенты, которые в школе учили книги пророков (хотя бы в отрывках), очень хорошо слышат в этом переводе именно этот пророческий звенящий голос… Как будто в некоторых местах весь модус текста совершенно меняется и из него вдруг поднимается указующий перст, устремленный “на него же, на него, на текущее поколение”. То есть прямо на тебя. Очень может быть, что в этом смысле израильтяне понимают Гоголя лучше, чем ты или я.
Вообще я тебе должна сказать, что когда люди не понимают тексты или друг друга — это в моих глазах как раз очень банально и тривиально. А вот когда кто-то что-то
От элитарного к массовому и обратно
— Ты знаешь, сколько мы платим за свое обучение? Зачем же ты нам, Елена, подсовываешь такую лажу? Это же Фенимор Купер! Это же Майн Рид! Карл Май! Это же какое-то низкопробное развлекательное чтиво!
Так выговаривали мне студенты Университета Бен-Гурион, когда в рамках курса “Поэтика пространства” я предложила им прочитать “Капитанскую дочку” в старом переводе Вольфовского (пятидесятые годы, нового пока нет).
Невежды бескультурные! Это про прозу Пушкина такое сказать! Да это же самый лучший текст на русском языке! Пришвин пишет где-то: “Вот говорят: родина, родина… Я столько раз слышал это слово и только теперь понял, что оно значит. Моя родина — это „Капитанская дочка””…
