В Страстной четверг после полудня к Гурию в кабинет
приходит Полковник: исповедоваться, причаститься. Год
уже пятый. Исповедь “косметическая”, понятно, ибо нет
человека, яже не согрешит — делом, словом, мыслью. Род
безумный, лукавый. Вот Полковник, уполномоченный, решил попытать
счастья в Царстве Небесном, которое гнобит тут, в царстве земном.
Видно, в душу запали ему, подлецу, слова: “Се гряду как тать!”
Тать прибидет, а красть-то и нечего. Впрочем, замнем
для ясности, как говорится. Полковнику Святые Дары
запасают особо, как для больного перед кончиной. Так оно
и есть, все мы смертельно больны, но до поры
об этом не думаем. Плоть и Кровь, Хлеб и Вино,
Вечная Жизнь, Слово, Любовь, ведь не верит он,
Полковник, совсем не верит, но раз в году,
рискуя, приходит. Ни в Благодать, ни в Закон
не верит, разве что в ад: не хочет гореть в аду.
Странно видеть Полковника с руками, скрещенными на груди,
творящего крестное знамение, шепчущего: “Слава Тебе,
Боже”, благочестив, хоть Святым Владимиром его награди,
а ведь борется с Церковью и преуспел в борьбе.
Перед прощанием Гурий спрашивает: слушай, давно хочу
спросить тебя (они на “ты”), зачем ты морочишь мне
старую голову? На всякий случай? Я не шучу,
вправду, зачем, ведь узнают “соседи”, в этой стране
им все известно! Полковник кивает: на всякий случай, мой друг,
так матушка до войны, а сразу после — беременная жена
становились в очередь к пустому прилавку — а вдруг
что завезут. Гурий молчит. Вспоминает те времена.
* *
*
Что же ты, Мелитон, семинаристов учишь тому,
что баптисты — суть иудеи? Гурий сидит за столом.
