под линией жизни, которую гнул,
теперь принадлежной всего лишь к убранству.
Зачем было это, найдя, покидать?
Чтоб так тосковать? Чтобы, в воду на блюдце
растопленный воск выливая, гадать,
что выпадет, если не выйдет вернуться?
К коричневым пальцам приклеенный взгляд —
в смятенье. Тогдашних ли то фотографий
серебряность? Умбра ли шляпок маслят
тех августов? Просто ли кожа корявей?
Подумаешь прежде. Вернуться, но кем?
Точнее, откуда? На что оглянуться,
вернувшись? Не памятник. Не манекен.
Не призрак... И все же вернуться, вернуться!
* *
*
Сколько-нибудь стоящие слова — темповбые.
Из пахтанья вороньего — “раковина”, из ливня — “милый”,
“рвань” из книги, из тени — “смешок”, из-из-из — “дистрофия”
и “сегоднярассольник”, одернутое “рукимылом”.
Не годятся “раздумье”, “предметный”, само слово “слово”,
да и “темп” ведь пустышка. Но как восхитетельны “темпы”,
паровозное рвенье куда-то, где “раз-и-готово”!
А иначе и губы расклеивать было зачем бы?
* *
*
С поцелуя вспыхнув, мгновенно гас
целлулоидовый пьеро.
Не мешал материи жар, ни сглаз,
ни павлинье перо под ребро.
