<...>
И носится вихрем, пока утомленье
На светлые глазки набросит туман...
Матильда спрыгнула — и в сладком волненьи
Кидается буйно на пышный диван.
Но именно Бенедиктов распахнул поэтический язык для «бытового, непрепарированного слова» (Л. Гинзбург). Для той сверхэкспрессии, которую Пушкин бы никогда себе не позволил. И мимо Бенедиктова почти никто из поэтов второй половины XIX века не смог пройти. Начиная с Лермонтова — у которого, как заметил еще Шевырев, чувствовалось влияние как Пушкина, так и Бенедиктова. И — через Некрасова, который начинал как подражатель Бенедиктова, — завершая, возможно, Андреем Белым (поэтом) или даже Мариной Цветаевой. И, разумеется, Игорем Северяниным (а через него — на нашего современника Воденникова, статус которого — если воспользоваться чудесным выражением Кукулина — отдаленно напоминает статус Северянина). А некоторые строки Бенедиктова и сегодня звучат вполне свежо:
А вот «В тёмном лесе» — Матрёна колотит.
Колотит, молотит, кипит и дробит,
Кипит и колотит, дробит и молотит.
И вот — поднялась, и взвилась, и дрожит...
Следующая пара, на мой взгляд, более очевидна: завершитель Блок — открыватель Хлебников. Как писал еще Мандельштам, «...Вся поэтика девятнадцатого века — вот границы могущества Блока»; а о Хлебникове — что «он наметил пути развития языка» [27] .
Для чтения Хлебников почти непригоден и невозможен:
Вши тупо молилися мне,
Каждое утро ползли по одежде,
Каждое утро я казнил их —
Слушай трески, —
Но они появлялись вновь спокойным прибоем...
И невозможен не в силу своей «авангардности» или пресловутой зауми — а из-за резкого (для той эпохи) расширения поэтического языка. За счет неологизмов, глоссолалий, ритмических сломов, парадоксальных рифмовок. С чем сам поэт часто не мог совладать и что оставляло впечатление — как и в случае большинства стихов Бенедиктова — гениального черновика. Так оно в принципе и было — чистовики писали уже другие.
И наконец, последняя пара.
Завершающий Бродский — открывающий Айги.
Я не отношусь к поклонникам Геннадия Айги. Отталкивает и не всегда мотивированная фрагментарность, и некоторая примитивность сравнений, и поминание Бога, где надо и не надо, и какая-то серьезность, почти торжественность тона:
