некроинфантилизма переосмысливающих детское как смертоносное (впрочем, в случае Болдумана как раз очень сильны пародичность и ирония, отнюдь не всегда присущие современному художественному представлению о детстве). В первой книжке хоронились елочка (та, что «в лесу родилась») и Пиноккио, Чебурашка и Алиса, Айболит и Карлсон, Незнайка (ставший пословицей моностих «Незнайка слишком, слишком много знал…») и Мойдодыр, Старик Хоттабыч и Красная Шапочка. Во второй столь же незавидная участь постигает дядю Степу и Мышильду, Мэри Поппинс и Кота в сапогах, почтальона Печкина, Тимура и его Команду, крокодила из сказки Чуковского и «нашу Таню», Чеширского кота и Пятачка, Колобка и курочку Рябу, Тиля Уленшпигеля, Пеппи Длинныйчулок и Маугли. В приложении Игорь Шушарин хоронит Хрюшу. Особенно следует отметить отличные иллюстрации Д. Дроздецкого.
В я ч е с л а в К а з а к е в и ч. Охота на майских жуков. М., «Издательство Н. Филимонова», 2009, 192 стр.
Известный скорее как поэт, Вячеслав Казакевич предстает в новой книге (впрочем, оба включенных в книгу текста публиковались в «Знамени») тонким прозаиком. Перед нами текст с мерцающим статусом: совершенно очевидна автобиографическая подкладка, чуть ли не явственный пример non fiction. С другой стороны, это именно образец прозы как таковой, выстроенной очень — в лучшем смысле слова — литературно, несмотря на кажущуюся простоту изложения. Детство героя-повествователя представлено в отдельных новеллах, так или иначе связанных с героем или аспектом бытия деревенского мальчика: «Отец», «Мать», «Марьяна», «Вещи», «Гости», «Науки», «Деньги» — так просто называются главы- новеллы, отзываясь чем-то мифологическим. Но и впрямь это лирический и иронический одновременно повествователь, сообщающий о своем детстве, видит его одновременно и глазами того ребенка, которым был, и нынешним, умудренным взглядом. Между этими оптиками возникает зазор, в котором обыденность предстает мифом, загадочным в своей прозрачности миром.
К циклу (или все-таки повести?) «Охота на майских жуков» примыкает новелла «Наедине с тобою, брат» — пронзительно-печальная, несмотря опять-таки на всю ироничность повествователя. И здесь силен автобиографизм: зазор между повествователем, работающим переводчиком в Японии, и самим Казакевичем, делающим ровно то же самое, ничтожен — именно потому так важна стилистическая обкатка этой прозы. Перед нами — новый альтернативный вариант той деревенской прозы, которая, в сущности, не осуществилась. Василий Аксенов, который петербургский, и Вячеслав Казакевич, в сущности, представляют два полюса этой альтернативной почвенной прозы (хотя в иные моменты при чтении Казакевича вспоминается скорее проза Нодара Думбадзе, особенно «Я, бабушка, Илико и Илларион»).
С е р г е й М а г и д. В долине Элах. М., «Водолей», 2010, 216 стр.
Поэт, претендующий на создание лиро-эпического отображения некой вневременной действительности, ставит перед собой сложнейшую задачу. Здесь имеется в виду не столько нашумевшая некоторое время назад концепция «нового эпоса» Федора Сваровского, сколько именно устремленность к связному лиро-эпическому высказыванию, наполненному персонажами-голосами, но отнюдь не отрицающему авторскую рефлексию (на чем настаивает Сваровский). Живущему в Чехии Сергею Магиду она, кажется, удается. В стихах из первой книги поэта «Зона служенья» (М., «НЛО», 2003) поэтическая рефлексия касалась скорее самого субъекта говорения, противопоставленного миру, в который он вынужденно помещен.
В новых стихах все иначе. Перед нами четкое самоощущение поэта в рамках иудеохристианской и одновременно европейской гуманистической традиции. Эта традиция — пропущенная сквозь механизмы современного свободного стиха (хотя и регулярный стих в книге вполне представлен) — позволяет поэту смешивать ветхо- и новозаветный канон и реалии сегодняшнего дня — при отсутствии ощущения швов, искусственного соединения разнородного материала.
не знаю как там было
с мировой историей «окончательных решений»
но первое принял фараон когда приказал
чтобы каждого новорожденного у евреев мальчика
бросали в воду
и бросали
не знаю сколько десятилетий выполнялся этот приказ
пока дочь фараона не нашла в реке корзинку с мальчиком
которого приказала спасти и назвала моисеем
что значит «из воды я вынула его»
а евреев согнали в трудармии чтобы они не превратились
