конфидентом, другом, ангелом-хранителем и наставником. Спит рядом, поздравляет с днем рождения, дает советы, играет в игры, например, находясь в глубине камеры, рассказывает Малику, глядящему в окно, что делает тот или иной заключенный (хорошее упражнение в искусстве управления тюремными массами); и наконец, вертясь, аки дервиш, советует обратиться к Аллаху.
Во-вторых, у Малика бывают очень своевременные видения и вещие сны: он прозревает будущее, что спасает его в критических ситуациях.
В-третьих, Малику просто крупно везет, и, устроив ближе к концу крутую перестрелку на людной парижской улице, он выходит абсолютно сухим из воды и абсолютно чистым из заключения. Никаких претензий к нему у правоохранительных органов нет.
Ну и, наконец, Малик имеет редкую в тюремном мире и уникальную в традиционной мусульманской среде способность «думать головой, а не яйцами» — то есть свободен от жесткого зоопсихологического детерминизма самцовой иерархии и однозначного деления мира на «своих» и «чужих». Малик не встроен ни в какую из конкурирующих стай, что позволят ему свободно манипулировать ими обеими. Его представление о мире намного богаче, он оперирует большим количеством связей, его мышление кажется куда более гибким, чем у всех остальных. Все его действия и решения — парадокс, неожиданность, разрыв шаблона. И при всем том он лишен холодной жестокости, презрения к людям и фанатической жажды к власти, как дон Лучано. Его тянет к человеческому теплу, и своих, арабов, он выбирает в конце абсолютно сознательно и свободно просто потому, что они могут дать то, чего ему не хватает: любовь, уважение, семью, общину, религию.
Короче, перед нами история рождения полноценного свободного человека на пустом месте, из ничего, веянием Духа, который дышит где хочет. Пусть Малик — мусульманин, поклоняется Аллаху, любит своих, женится на вдове друга и возглавляет банду из мусульман — все равно он не такой, как другие. Чтобы стать лидером, ему пришлось совершить невозможное — прыжок из царства необходимости в царство свободы, тот самый прорыв, из которого родилась вся современная европейская цивилизация и который в силу разных причин так мучительно не дается, к примеру, нам. Если считать, что Малик Эль Джебани — пророк для своего народа и в этом качестве символизирует его будущее, то по фильму выходит, что будущее арабов — это Европа, а вовсе не наоборот, как любят предрекать наши доморощенные плакальщики по поводу судеб «белого человека».
Вообще, поскольку тема тюрьмы нам кровно близка, равно как и проблема жесткой конкуренции разных этнических групп и в криминальном мире, и за его пределами, невольно тянет сравнить представленный в фильме образ французской тюрьмы с устоявшимся нашим. Не будем брать бытовые условия: в «Пророке», естественно, никто не умирает по причине неоказания медицинской помощи, и 20 человек не парятся в камерах, рассчитанных на четверых. Но тюрьма — все равно не сахар и в фильме показана достаточно жестко: коррумпированная охрана, наркотики текут рекой, очевидно неравенство в условиях содержания и положении заключенных. Здесь человека запросто могут пырнуть ножом, надеть на голову полиэтиленовый пакет, сломать и склонить к убийству.
Но два принципиальных отличия бросаются в глаза: 1) здесь отсутствует самый страшный кошмар российской тюрьмы — институт гомосексуального насилия, сакрального «опускания», после которого человек уже в принципе не может подняться; 2) совершенно незаметно присутствие в жизни тюрьмы оперчасти. Стукачи в фильме есть, но они дают показания в суде, а не докладывают «куму» обо всем происходящем в камерах. И за стукачество могут полоснуть бритвой по горлу, но не спустить штаны и всей камерой опетушить.
Этих двух отличий достаточно, чтобы понять, почему у нас никому даже во сне не может привидеться история рождения свободного человека в тюрьме. Для тех многоходовок, что выстраивает в фильме Малик, необходимо наличие не просто нескольких центров силы, но хотя бы одного формально цивилизованного: где свобода человека ограничена лишь писаными законами, где никто не вправе посягнуть на человеческое достоинство и где признанной ценностью служит развитие, совершенствование и рост, а не стирание в порошок всякого поднявшего голову «я». Французское государство в «Пророке» равнодушно, слепо, высокомерно, ему, кажется, наплевать на то, что происходит внутри криминального гетто, оно охраняет только периметр… Но то, что за колючей проволокой существует другой, по-человечески устроенный мир, как это ни парадоксально, дает герою возможность использовать, пусть и в противоправных целях, эту разность потенциалов, дает шанс встать выше примитивных законов стаи.
У нас криминальное гетто, увы, не отделено от социума. Государство воспринимает преступный мир как конкурирующую банду, норовит влезть во все щели, контролировать всё и вся. Законы и там и там одни и те же — везде равно царит бескомпромиссное насилие и презрение к личности. И хитреца, вздумавшего поиграть на противоречиях ментов и бандитов, ждет незавидная участь зернышка, попавшего между двух жерновов. Эта печальная гомогенность общественного устройства плюс в генах засевший страх, что с тобой в любой момент могут сотворить нечто похуже смерти, — две вещи, препятствующие появлению в среде российского населения критической массы свободных людей. А без этой критической массы современное общество в России — увы — не построишь. Мы словно застряли психологически и ментально на пороге современного мира. Силимся войти и не можем. Больше того, очевидно дрейфуем в сторону упрощенного варварства. Политкорректность в современной России — жупел. И на все вызовы, связанные с глобализацией, миграцией и нашествием иноверцев, публика тупо реагирует по старинке: бей, выселяй, загоняй в гетто, «пусть знают, кто в доме хозяин!», сползая в зоологический, пещерный расизм. Власть можно поменять. Можно переписать законы. Устройство мозга поменять гораздо сложнее. И последствия деградации в этой области могут — увы — оказаться для России фатальными.
