«практической» речи: «искренне / стоит озеро», «мне было глупо». Читая в монографии о «концептуализации предлогов», можно добавить к имеющимся там примерам азаровское «буквы раз — / напряжены / раз-гладить». По поводу «концептуализации не » припоминаются ее же строки «возможно-ли / неверить / в / невермор?». Тут и частица «ли» вопреки школьному правилу пишется через дефис (поскольку стих — одно слово), и «неверить» становится слитно пишущимся глаголом со значением активного неверия.
А вот еще строки с парадоксально обыгранным «не», подтверждающие любопытный азаровский тезис об апофатической природе верлибра: «ты не зовешь войну / ты с ней бесстрашна / не бойся». Впрочем, может быть, это и не апофатика, а прямое утверждение, за которым — властный и оригинальный лирический характер. «Я осенила мысль», — позволяет себе говорить Наталия Азарова, подчеркивая тем самым равноправие поэзии и философии перед лицом языка.
Поэтическая «филологософия» имеет в России давнюю традицию, восходя к ХVIII веку, не ведавшему узкой специализации. Потом были Андрей Белый и Велимир Хлебников. Да и в хоре политизированного шестидесятничества вдруг прорывалось: «Когда потеряют значенье слова и предметы, / На землю, для их обновленья, приходят поэты» (Н. Матвеева). Как мы только что убедились, поэт может навести порядок также и в словесном строе философии и филологии, сдуть пыль не только с предметов реально-житейских, но и с отвлеченных категорий, с материй метафизических. Не поступаясь при этом научностью, а расширяя ее пределы.
Вл. НОВИКОВ
НАЦИЯ EX NIHILO
Д. Л. Б р а н д е н б е р г е р. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931—1956). Перевод с английского
Н. Алешиной, Л. Высоцкого. СПб., «Академический проект. Издательство ДНК», 2009 [1] .
Как гениален и талантлив русский народ, руководимый КПСС.
Из надписи, оставленной посетителем
на открытии станции метро «Смоленская» [2] .
Предмет исследования читателю, не сведущему в этнологии, культурной антропологии и современной западной русистике, покажется странным, даже экзотическим: конструирование Сталиным русской нации. Перед нами вовсе не сочинение одинокого интеллектуала, отбившегося от мейнстрима научной мысли.
Напротив, это как раз и есть мейнстрим. Дэвид Бранденбергер держится конструктивизма — теории, согласно которой нации образуются в результате целенаправленной деятельности политической и культурной элиты: политики, ученые, писатели более или менее осознанно создают нацию практически ex nihilo.
Бранденбергер полагает, что до XX века не существовало ни русской нации, ни русского национализма. Слов «русское общество», «русский народ», «русская культура» автор избегает, предпочитая неуклюжий, но политкорректный термин: «русскоговорящие». В сущности, до 1937 года, когда на экраны Советского Союза вышел фильм «Петр I», а в школу поступил учебник «Краткая история СССР» под редакцией профессора Шестакова, на месте нации существовало лишь разобщенное скопление индивидуумов, зачастую не объединенных ничем, кроме общего языка.
Были в XIX веке люди, как будто способные создать из русскоговорящих единую нацию. Славил же Пушкин русский колониализм, «имперскую экспансию в сторону финнов на западе, кочевников на юге и малых народов севера», а загадочный украинец Гоголь воспевал «русскую силу». Но, не подкрепленные последовательной и целенаправленной политикой правительства, эти усилия оказались напрасными. А власти имперской России в национальном вопросе были осторожны и непоследовательны. До 1917 года единой русской нации, по мнению американского ученого, так и не сложилось. Ее только предстояло создать товарищу Сталину.
