интеллигент, бывший преподаватель истории, человек, не потерявший способности мыслить и критически воспринимать навязанную информацию. Собственно, уже по аннотации читатель (тем более читатель фантастики, знакомый с давними рассказами «Пурпурные поля» Роберта Крейна и «Трудоустройство» Виталия Бабенко) догадывается, в чем тут соль и почему богатые, здоровые и молодые добровольно уступают очередь на вожделенную отправку в Химэй бедным, старым и больным. Проблема, однако, не в том, что это понимаем мы, — проблема в том, что практически никто из действующих лиц (кроме того же Мерлина да еще нескольких мыслящих человек) этого не понимает. Что надо было сделать с человечеством, чтобы оно лишилось способности критически мыслить? Чтобы поверило, что страшный астероид Бриарей, который никто не видел, кроме как на огромном жидкокристаллическом экране, установленном на постаменте бывшего памятника Ленину, действительно угрожает Земле? Что подрихтованные фотошопом, омоложенные родственники, передающие привет с Химэя оставшимся (разумеется, временно!) на Земле родным и близким, существуют не только на экранах телевизоров. Ничего, уверяет Успенский, рисуя торжество клипового сознания, не способного связать разрозненные фрагменты информации в единое — и страшное — целое. Ничего, кроме того, что уже делается.
Противостоять промывке мозгов в принципе можно — местные работяги,
испокон веку не верящие обещаниям начальства, относятся к новым замечательным перспективам недоверчиво — очередное, мол, «нагибалово». Родо-племенное клановое сознание (бандитское в том числе) тоже кое-как справляется с массовым гипнозом. Но обыватель, люмпен (а значительная часть населения Земли люмпенизирована) не может устоять перед искушением. А тех, кто на Химэй по каким-то причинам не хочет, понятное дело, можно заставить. Молодежные отряды с их призывами «Бей олдей, Россия — молодей!» (что уже почти не выглядит пародией) играют тут не последнюю роль. К тому же наводить порядок на сибирских просторах (именно здесь, в узнаваемом городе Крайске, размещен один из крупных эвакуационных пунктов на Химэй) брошены миротворческие части ООН, состоящие из сикхов и воинов-масаев — согласно старой традиции, по которой на подавление местных беспорядков всегда бросают чужаков.
О будущем России тут мало. О настоящем — очень много.
Из трех романов-финалистов роман Успенского самый безнадежный — и самый трансцендентный. Выход из тупика — только в иное измерение, в тонкий план, не физика, но метафизика. Но люди, ставшие лучистой энергией, людьми быть перестают.
Что ж, «райская машина», перебрасывающая людей в никуда, в параллельное пространство, и освобождающая Землю для золотого миллиарда, уже, кажется, нашедшего рецепт если не бессмертия, то вечной молодости, оказывается действительно райской — смерти нет, и другого измерения нет, а есть — «стена его построена из ясписа, а сам город был чистое золото, подобен чистому стеклу. <...> И двенадцать ворот как двенадцать жемчужин. Видишь, в главных воротах стоит ключарь Петр и приветствует нас?». Что с того, если человечество марширует в этот рай добровольно-принудительно и остановить его уже нельзя?
И речь здесь уже не о России — именно обо всем человечестве, в сущности заслужившем (за редким исключением) свою печальную участь, — ведь цитированную Немзером фразу « жить больше некуда » произносит обаятельный старый масай Киджана, вождь и бывший специалист по творчеству Маяковского. И произносит он ее по тому поводу, что возвращаться в Африку невозможно, что в Серенгети больше нет никаких зверей. Ни тотемных слонят, ни братьев-симба. Съели всех. А раз так, раз люди так поступают с собой и с вверенной им Землей, то разве не правы те тайные идеологи нового мира, которые утверждают, что средний человек этого мира не достоин, потому что он ущербен, глуп, жаден и вообще, «фашизм — естественное состояние человечества»? Разве сам Роман Ильич Мерлин по пьянке когда-то не сказал своей возлюбленной, отправленной в Химэй вне очереди вместе с группой умственно отсталых детей, которых она отказалась оставить одних, что, мол, детей ущербных надо бы гуманненько уничтожить (самый лобовой и, в общем, лишний ход в романе). А если человечество не переделаешь, то что с ним вообще делать ? Ответа не знает ни Мерлин, ни Князь тьмы и архангел Гавриил, объединившиеся в порыве отчаяния, ни сам автор…
В сущности любая фантастика — развернутая метафора. В этом ее сила (метафора общедоступней и всеохватней, чем «правдивое» отображение жизни), но в этом — и ее слабость, поскольку метафора допускает неоднозначное толкование. Метафора побуждает каждого читателя увидеть в тексте что-то свое: отсюда и разброс критических отзывов. Показательно, однако, что алармистские ожидания присутствуют у критиков в той же степени, что и у авторов, — отсюда придирки к сюжету, к персонажам, но не к декорациям, которые воспринимаются как не подлежащий обсуждению фон. Однако в фантастике фон чаще всего и есть мессидж, остальное второстепенно, поскольку может решаться иными, нефантастическими средствами. Вот где, пожалуй, повод задуматься.
Еще одно замечание под конец: вы заметили, как часто в этой статье упоминался Дмитрий Быков? Уже это одно свидетельствует о том месте, которое он занимает на современном литературном пространстве — по крайней мере, в этом его сегменте. Ведь, в конце концов, все три этих романа — очень «быковские», каждый по-своему, словно качества, которыми отмечены лучшие романы Быкова, распределились между тремя финалистами (кто получил фирменный стиль, кто — иронию и рефлексию, кто — чистый экшн и метафоричность).
Быков, кстати, был лауреатом «АБС премии» трижды — за «ЖД», за «Эвакуатора» и за «Орфографию».
