которого только-только срослись ребра? Или хлипкий Бух, ищущий Великий путь? А ведь ты в детстве занимался боксом. И лыжными гонками. Ты справишься.
— А помнишь, ты на физре подтягивался двенадцать раз? — вспомнил Кух. — Качок практически. — И после минуты тишины, во время которой Нюх привыкал к своей роли во всемирной истории, добавил: — Ладно, если с этим покончили. Я вчера заходил к Сорову. Ничего не понимаю — дверь опечатана. Приклеена бумага с пластилиновой печатью. Позвонил соседям, никто не открыл.
— С пломбой?
— Да, с пломбой. Ума не приложу — куда чувак подевался? А я у него взял пласты послушать. Вернуть хотел.
— В таком случае можешь не беспокоиться. Он сам тебя найдет, — сказал Брюх. — Завтра еще раз детали операции “Ы” обговорим. Пауль обещал помочь с машиной. Как пить дать, машина понадобится.
Все шло, как и предсказывала Алюня. Сухарев после беседы — запугивания и еще раз запугивания — выдал Брюху пропуск и отпустил восвояси. Хроноп медленно спускался по лестнице со второго этажа. По схеме, нарисованной Алюней, он выучил план первого этажа назубок. Сейчас будет щиток с объявлениями, пожарный кран, затем несколько комнат без номеров. А вот и восемнадцатая. С покосившимися цифрами.
Брюх опустился на одно колено, будто шнурок завязывал. Оглянулся — вроде никого. Мужик в сером костюме, что следовал за ним, скрылся за какой-то дверью. Брюх втопил ключ в скважину и дважды повернул против часовой стрелки. Озираясь, вынул ключ, зашел, огляделся. Свет зажигать не решился. На улице светил фонарь, отраженного света хватало.
Где может храниться катушка?
На столе, что напротив окна, аккуратно разложены письменные принадлежности, эксперт — аккуратист. Хроноп подергал ящики стола — заперты. Но коробка с катушкой объемная, все равно не убралась бы.
Борясь с искушением зажечь свет, Брюх принялся переставлять папки на этажерке. Как же их много! Почему-то начал с нижних полок. Сверху сорвалась одна папка, повалила и другие. Пара-тройка папок упала Брюху на плечо. Болезненно, но главное — шумно.
Затаил дыхание. Сердце прыгало так, что, наверное, на вахте было слышно. Собрал папки с пола — положил предположительно туда, откуда упали.
Вот же она.
Брюх достал с третьей полки коробку с альбомом. Вынул саму катушку. Проверил. Пленка “Orwo”. Теперь форточка. Брюх на ощупь нашел веревку, слабо потянул. Работает. Потянул со всей силы. Форточку давно не открывали. Но все-таки нехитрый механизм фрамуги поддался, с улицы потащило кислой сыростью.
Они договорились с Нюхом, что тот будет сидеть в машине с Паулем и наблюдать за окном. Как только увидит, что форточка открылась, перелезет через каменный забор и станет ждать коробку внизу.
Брюх встал на стул, чтобы точнее бросить катушку. Прицелился и кинул. Коробка сделала дугу, срикошетила и медленно скатилась, застряв между рам. Растерявшийся Брюх между тем уже слышал шепот Нюха: “Ну, что ты там телишься?”
Коробка безмятежно лежала за стеклом. Хроноп нащупал ручку, дернул раму. Та была намертво заделана замазкой и полосками белой бумаги. Открывание в функциях рамы не значилось. Брюх вцепился в ручку и стал тянуть. Только ломоту в кисти ощутил, но к цели не придвинулся ни на сантиметр. Времени на раздумья не оставалось. Навалил на пол возле окна папки, стопки бумаги. Схватил со стола мраморную подставку для ручек и разбил внутреннее стекло. Папки приглушили звон, однако Брюху он все равно показался колокольным громом разбушевавшихся небес.
Не медля, вынул коробку и снова бросил в форточку. На этот раз она перелетела так как надо и упала куда надо. Прямо в руки Нюха. Брюх услышал удаляющийся торопливый шаг друга.
Поднимать папки и ставить их на полки этажерки уже не имело никакого смысла. Брюх отворил дверь и чуть ли не побежал к выходу. Мимо него торопливо шагали люди в серых пиджаках. Вероятно, все- таки услышали звон разбитого стекла. Перед вертушкой Брюх достал пропуск. Сержант из охраны притормозил хронопа. Смотрел в глаза и, увидев кровь на кисти Брюха, решал, что с ним делать. Сам хроноп не заметил, что порезался, — боли не чувствовал. А из коридора уже слышались крики: “Задержи его!”
Вариантов не оставалось. Брюх изобразил дурачка и обернулся на голоса:
