оглянувшись, то место, где долго стоял я.
Там уже рваный дождь расстилал одеяло
и раскачивал ясень, и дуб, и ольху.
Все смотрелось иначе: дождь заштриховал
и часовню и кладбище на косогоре.
Если не принимать во внимание море
и овец по горам — предо мной был Урал.
* *
*
Как там? “Всяк сущий в ней язык?”
Где был консьерж, живет таджик.
Он двор метет, он чинит дверь.
Он человек, не бог, не зверь.
Идешь работать — говорит
“привет”, имеет бодрый вид.
А возвращаешься домой —
сидит с ребенком и женой
в консьержке тихо. Дом привык.
Хороший, в общем-то, таджик.
Таков и ты, дружок-поэт.
И для тебя условий нет.
* *
*
Я люблю вас. Как странно признаться сейчас.
Двухэтажный автобус сползает в долину,
и сигналит, и крутится по серпантину,
облака проплывают на уровне глаз.
Закрывая глаза, наблюдаю картину,
а на ней — облака и растерянных нас.
Облака-небеса в кабинете врача
