— Жаль, но нельзя.
— Так ведь необязательно в паспорт печать ставить. Пусть будет без печати, а лист я заполню.
— Как же вы заполните лист, если у вас нет паспортных данных?.. Или есть?
— Ксюша, достаточно. Я устал.
— Почему ты думаешь только о себе? — возмутилась Ксюша.
— Давай без сцен, хорошо?
— Молодые люди, не надо сегодня ссориться. — Член комиссии встал и произнес торжественно: — Поздравляю вас с участием во Всенародном Гражданском Покаянии. Вот вам белые ленточки в знак того, что вы покаялись.
Дав ленточки, он пожал руку — сначала Глебу, потом Ксюше.
Глеб в момент рукопожатия вспомнил недавнего встречного — как тот ему тряс руку на улице. Теперь Глеб понял, в чем дело: у них тогда не было ленточек, и прохожий, тоже без ленточки, принял их тогда за своих. Он решил, что они, как и он, отказисты.
— Вы здоровы?
Резко повернув голову, посмотрел на Ксюшу. Это спрашивал член комиссии, пожимая ей руку. Ксюша была бледна, у нее как-то странно потускнели глаза.
— Воды? — спросил председатель.
— Нет… на воздух…
— Что с тобой, Ксюша? — встревожился Глеб.
— Идем, идем…
Они пошли к выходу, она держалась за Глеба, словно боялась упасть.
Другой член комиссии говорил старушке за столом справа:
— Не надо вычеркивать. Здесь не вычеркивают. Здесь, наоборот, вписывают.
И уже из-за спины до Глеба доносилось:
— Вы бы лучше не приходили, раз не хотите… Виктор Андреевич, пенсионерка “преступления большевиков” вычеркнула!.. Что делать?..
Они не дошли ста метров до гостиницы.
— Давай сядем, — сказала Ксюша.
— Что, так плохо? — спросил Глеб, садясь вместе с Ксюшей на ступеньку лестницы в чебуречную.
Табличка “Мероприятие” висела на двери.
— Знаешь, Глебушка, что мне больше всего в тебе не нравится? Твое безразличие.
— К чему же я безразличен?
— А ко всему. Ты ко мне безразличен. Ты к людям безразличен. Тебе безразлично, Мономах чьей истории принадлежит. Нашей, не нашей… Ты не хочешь ни за что ответственности нести. Ни за то, что в стране происходит, ни за то, что между нами с тобой… Ты не знаешь обо мне ничего. Потому что тебе я безразлична. И здоровье мое тебе безразлично. И все, чем я живу.
— Несешь чушь какую-то, сама себя не слышишь, — проговорил Глеб, рассматривая гирлянды над головой.
— А ты сам-то не хочешь покаяться? Не за других. За себя.
