идентификация человека как такового. К какому миру мы принадлежим? К земному или небесному, горнему?”
“Я думаю, что собственно чеченской литературой правильно будет называть литературу на чеченском языке. Ее пока мало, но она развивается, есть достойные авторы. Как мне кажется, это довольно оригинальная литература, ее нельзя прямо вывести ни из арабских, ни из русских источников, скорее она обусловлена качествами и особенностями самого чеченского языка. Ведь в каждом языке уже все есть, все гениальные стихи и романы, которые будут написаны, они уже существуют, как семя или матрица, — в языке”.
Писатель-кровопускатель. Интервью с Владимиром Сорокиным. Беседу вел Юрий Володарский. — “Фокус”, Киев, 2010, 6 ноября <http://www.focus.ua> .
Говорит Владимир Сорокин: “Я точно знаю, чего я враг. Я враг тоталитаризма, насилия государства над личностью и унижения человека. Собственно, тема насилия меня притягивает с юности. Я пытаюсь ответить на вопрос, что это такое, почему люди не могут без этого обойтись. Может, я не очень обычным образом об этом пишу, и кажется, что я хочу кого-то шокировать, пугать… Нет, я пытаюсь подойти к этому явлению феноменологически, выделить насилие как некую субстанцию. Однако я бы не сказал, что это главная моя тема, таких тем много. Еще я враг рутины и пошлости”.
“Я человек верующий и четко разделяю литературу и жизнь. Не надо их путать. Есть люди, которые относятся к литературе как к комфортному креслу или как к некоему релаксанту, я же предпочитаю видеть ее как душ Шарко — чтобы она бодрила и заставляла отвечать на вечные вопросы: кто мы есть и куда мы идем. Разве что я это делаю нестандартными методами”.
Евгения Пищикова. Все лгут. — “Новая газета”, 2010, № 129, 17 ноября.
“„Три главных культурных события десятилетия, перевернувших нашу жизнь” — так пишет англоязычная пресса. Культурологи говорят аккуратнее: три феномена массовой культуры, имевшие большое влияние на умонастроение общества и породившие масштабное фанатское движение. Что за три феномена? Это Гарри Поттер, „Сумеречная сага” (четыре книги американской мормонки Стефани Майер и три снятых по этим книгам фильма, как бы аккумулировавших всю прелесть и всю популярность „вампирской темы”) и телевизионный сериал „Доктор Хаус”. Некоторые исследователи вместо „ДХ” третьим феноменом считают „Секс в большом городе” — но нет. Впечатление этот сериал произвел изрядное, но „масштабное фанатское движение” никак не вызвал. Фанаты „Секса…”, вместо того чтобы собраться вместе, быстро, поодиночке разбежались по магазинам в поисках туфель от Маноло Бланик”.
Александр Привалов. О Толстом. — “Эксперт”, 2010, № 46, 22 ноября <http://www.expert.ru>.
“Мир толстовского романа оказался столь безукоризненно убедительным, что — не мной замечено — историю своей Отечественной войны Россия запомнила не по мемуарам ее участников, а по Толстому. Сначала очевидцы, а потом историки за полтора века языки стерли, твердя, что и Кутузов был не таким, как у Толстого написано, и Наполеон не этаким, и на Бородинском поле все было несколько иначе, — и никому ничего не доказали. В этом, наверно, есть и минусы, но на круг нам тут замечательно повезло. Толстовский Двенадцатый год стал неотменяемой частью хребта нации — и страна ни в учебниках, ни в текстах модных публицистов ни разу не прочла, что русский солдат защитил тогда тысячелетнее рабство, крепостной гнет и лично Салтычиху. И в XIX веке, и позднее хватало прогрессивных мыслителей, способных всесторонне развить такой свободолюбивый подход, но во всех книжных шкафах стояла „Война и мир”. Поэтому глубокое рассуждение о том, что нашествие Наполеона отражать не стоило („Умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с”), так и осталось уделом фрустрированного лакея. С Великой Отечественной подобного везения, увы, не случилось — вот мы и читаем всякие милые рассуждения о „советско-нацистской войне””.
Против шерсти. Интервью Кирилла Медведева. Беседу вел Ян Шенкман. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 19 ноября <http://www.polit.ru>.
Говорит Кирилл Медведев: “Допустим, в начале 2000-х происходит развитие не в ту сторону, в которую оно произошло, а в какую-то другую. В сторону мягкой европейской демократии. Ну вдруг, представим. Возможно, в этом случае такого политического вывиха ни у меня, ни у других, у Лены Фанайловой, например, не произошло бы. Ну, была бы поэзия, с нормальными гражданскими или левацкими нотками, вот как сейчас в Украине.
—
