литературы и переписывать от руки «Вечер с господином Тестом», тратить чуть ли не последние деньги на новые переплеты для книжек Валери и Верлена [51] . Собираясь в Ташкент, Мур берет с собой книги Корнеля, Расина, Дос-Пассоса, Арагона, Жида [52] . В Ташкенте Муру жилось плохо, голодно: «Марина умерла бы вторично, если бы увидела сейчас Мура. Желтый, худой...» [53] Главная тема ташкентских дневников Мура, разумеется, еда, потому что для голодного человека ничего важнее еды нет и быть не может. А второе место занимает литература, прежде всего — литература французская. Он ждет свежий номер «Интернациональной литературы» как хорошего обеда: «Самое сильное желание мое, за исполнение которого я отдал бы
Если бы термин «внутренняя эмиграция» не был скомпрометирован, то он, как нельзя кстати, пришелся бы к мироощущению Мура. Еще в Москве он писал о своей двойной жизни: один Мур ходит в школу с портфелем, получает отметки, болтает с товарищами. Другой Мур надевает парижский костюм и за столиком «Националя» по-французски говорит с Митькой о политике французской компартии [55] . В Ташкенте двойная жизнь продолжается. Мур ходит в писательскую столовую, покупает еду у местных торговцев, носит старый пиджак с рваной подкладкой. На окружающих он все еще производит впечатление не только благодаря своему происхождению. Не случайно же в школе его прозвали Печориным. Но душа этого Печорина живет совершенно иначе. Подлинная жизнь Мура — чтение французских книг или, по крайней мере, мечта о французских книгах. Разумеется, он любит и ценит и русскую литературу. Но французские имена все-таки встречаются в его письмах и дневниках намного чаще: «Я каждый день хожу в букинистический магазин в Ташкенте. Я, конечно, не думаю найти там эти книги, но если я думаю о чуде, то именно и всегда в отношении этих книг. Самое большое счастье, которое я могу себе представить, — это даже не приобрести эти две книги, а хотя бы перечесть одну из них. Недавно мне приснилось, что я перечитываю „Тошноту”, причем все происходило, как наяву: я читаю, причем „узнаю” вновь начало каждой главы, читаю, радостно проникаясь ощущением, что я вновь вхожу в какие-то родные двери, иду по родной дороге! Я проснулся, вспотев, и ужасно, конечно, злой и разочарованный. Суждено ли мне когда-нибудь перечесть мой любимый роман?» [56]
Все лето 1943-го Эфрон собирается в Москву. Его привлекает не только возвращение к привычному климату, к жизни в относительно европейском (по сравнению с Ташкентом) городе, не только встреча с Мулей (Самуилом Гуревичем), одним из немногих хоть сколько-нибудь близких людей. Более всего в Москве Мур надеется вернуться к французским книгам и заняться изучением французской литературы [57] . Уклониться от службы в армии Муру не удастся, но и на фронт весной 1944-го он возьмет с собой томик Малларме.
Вторым, после французской литературы, увлечением Мура были международные отношения. И во Франции и в Москве Мур регулярно читал газеты, следил за ходом мировой войны, насколько позволяла обстановка. Даже в 1940 году, в самый «советский» период жизни Мура, когда он больше интересовался жизнью СССР, одноклассниками, Москвой, даже в это время его чрезвычайно занимает положение дел во Франции. Георгий следит за событиями на Западном фронте, спешит узнать из свежей газеты состав нового французского правительства, по мере сил анализирует обстановку во Франции, рассуждает о французских национальных интересах. Словом, Мур, возможно помимо своей воли, живет интересами Франции.
Летом 1940-го Мур, как и большинство французов, с облегчением встретил известие о позорном мире с немцами. Останься Георгий во Франции, он стал бы на сторону маршала Петена. Де Голля Мур тогда называл «разжалованным дураком» [58] . Позднее Мур переменит свое мнение. Весной 1941-го он даже пристрастится слушать по радио речи де Голля, хотя и в мае 1941-го Мур будет считать генерала и его сторонников «страшными демагогами» [59] . И все-таки он слушал их с интересом. Слушал, чтобы узнать новости о Франции, о жизни в Европе, о войне, наконец, была и еще одна причина, быть может, самая главная: «Приятно слышать французские голоса» [60] .
Наступление вермахта пробуждает в Эфроне не русский и не советский, а французский патриотизм. Представьте себе 15 июля 1941-го. Цветаева увезла Мура в Пески, подальше от немецких бомбежек. Немцы заняли большую часть Прибалтики, взяли Псков, начались бои за Лужский оборонительный рубеж — дальние подступы к Ленинграду. В разгаре Смоленское сражение. На Украине немцы остановлены западнее Киева. Мур следит за событиями на фронте, но судьба Франции волнует его сильнее: «Мне на все наплевать, лишь бы Париж был восстановлен в своей роли мировой столицы, лишь бы Франция вновь обрела то место, которого она заслуживает...» [61] 26 августа 1941 года. Марине Ивановне остается жить несколько дней, она тщетно пытается договориться о переезде из Елабуги в Чистополь. Недавно пал Смоленск. Немцы берут Новгород и рвутся к Ленинграду, а Мур, довольно холодно проанализировав сводки Совинформбюро, обращается к своей любимой теме: «Замечательно! Франция выйдет из-под обломков и займет надлежащее ей место в Европе и мире, это конечно. И Ривьеру ей отдадут» [62] .
Георгий Эфрон, в 1940-м достаточно строгий к французскому государству, летом — осенью 1941-го уже идеализирует страну своего детства. Чем дольше Георгий Эфрон жил в Советском Союзе, тем больше любил Францию и Париж. «О Париже я не тоскую...» [63] — уверял себя Мур. Год спустя он признается: «Париж! Незабываемый город, мой столь любимый друг! Никогда я не забуду Париж» [64] . Что это, как не настоящая тоска по родине?! «И все время эта грызущая сердце тоска по Парижу»,
