колье опять же. Ну почему она не наняла себе приличного стилиста? Вот, например, Рогнеду. Могу ей порекомендовать.
— Да, — сказал я, — об этом было в прессе. И не только в местной.
— В центральной? — насторожилась она.
— Нет. В сибирской.
Она с облегчением вздохнула.
— И вы идете? На слет родни?
— Да, конечно. И я, и мой батюшка.
“Батюшка” было уже явным перебором. Но само как-то выскочило.
Она опять замялась.
Потом собралась, стала жесткая деловая женщина. Женщины вообще легко меняют личины, эта вот тоже…
— Я вас очень огорчу, Семен Александрович, — сказала она, — очень. Вы стали жертвой ужасного заблуждения. Обмана. Я надеюсь, непреднамеренного.
— Да что вы говорите?
— Сергей не ваш родственник. Он просто не может быть вашим родственником.
— Почему? — очень удивился я.
— Потому что он мой сын, — сказала Эмма Генриховна.
Зазвонил телефон, она, не глядя, нащупала трубку и бросила ее на рычаг.
— Ну да, — она раздраженно потянула пальцем бриллиантовое колье, — в общем… у моего мужа… это останется между нами, я надеюсь, так вот, у него не могло быть детей. А я тогда с делегацией полетела в Чехословакию… тогда еще была Чехословакия… Ну и был один человек. Я не хотела, чтобы муж знал. И оформилась на курсы повышения квалификации. В Красноярск. На полгода. Вы не думайте, я следила за судьбой Сережи. То есть поначалу. Потом как-то… потеряла его из виду. Но когда увидела эту газету… Слишком много совпадений. И я навела справки. И здесь и в Красноярске. Это он, сомнения нет.
— Ясно, — сказал я.
— Сначала я подумала, может, он откуда-то узнал? У меня тоже есть недруги.
— Испугались, что он будет вас шантажировать? — спросил я напрямик.
— Нет, что вы! То есть… да, испугалась. У меня достаточно уязвимая позиция. Но вы понимаете, я ничего не понимаю. Какие-то несуществующие родственники. Если бы он хотел меня шантажировать, вообще со мной встретиться… Я думаю, что… многие вопросы можно решить. Я бы ему помогла. Помогла с бизнесом. Поддерживала бы его.
— Эмма Генриховна, — спросил я, — вы чего хотите? Чтобы он признал вас матерью или напротив, чтобы не признавал? Это же две разные вещи.
— Я готова его признать, — сказала Эмма Генриховна.
Вот это номер. Сметанкин, получается, никакой не аферист, никакой не убийца старушек, а просто псих. Самое банальное объяснение обычно оказывается верным. А если он просто псих, просто несчастный человек, несчастный отказной малыш, как он и говорил, это значит… это значит, что и Рогнеда никакая не авантюристка, никакая не зловещая сообщница, а тоже несчастная брошенная девочка… И сосед Леонид Ильич прав. А я не прав. Рикошеты, такие рикошеты.
— Вы писатель. Вы разбираетесь в людях. Он вас уважает, я знаю. Объясните ему, что он пошел по неверному пути. Если это он чтобы отомстить мне…
— Да нет, — сказал я, — он просто хочет, чтобы у него было много родни.
— Но у него нет родни! — Теперь уже краска залила ее щеки, такие белокожие люди легко краснеют. — Только я. Ну еще мои родственники. Но это совсем другие люди. И его отец, его уже нет.
— Эмма Генриховна, а вы не рассматриваете вариант, что произошла ошибка? Сметанкин — фамилия, конечно, не частая, но ведь не уникальная.
— Нет, — она покачала серьгами, — я выяснила, говорю же я вам. Ошибки быть не может. Я знаю, он к вам прислушивается. Поговорите с ним тактично. Объясните ему, что нельзя жить иллюзиями. Что я готова пересмотреть свои позиции.
— Я не самоубийца, — сказал я честно.
— Чем я его могу не устроить? Как мать?
— Тем, что вы настоящая.
— Не поняла.
— Это сложно, Эмма Генриховна. Долго объяснять.
— Вы писатель, вам виднее. Все-таки я вас очень прошу. Подумайте.
— Хорошо, — сказал я, — я подумаю.
— Не затягивайте с этим.
— Эмма Генриховна, я ничего не обещаю. Он сложный человек.
— Но он к вам привязан. И к вашему батюшке.
Чтобы угодить мне, она тоже сказала “батюшка”.
— Я постараюсь, — сказал я. — Эмма Генриховна, я уважаю ваши чувства. Не хочу отнимать ваше время. Будьте любезны, распорядитесь, чтобы меня отвезли домой.
— Да, — сказала она, — да, конечно. Верочка, — это уже в трубку, — вызови машину для господина Тригорина. И еще, — она выдвинула ящик стола и что-то протянула мне, небольшое, в узкой коробке, — маленький сувенир. Просто на память.
Отказаться было неудобно, и я сунул коробочку в карман твидового пиджака Хьюго Босс.
— Просто поговорите. Подготовьте его. Скажите, — она запнулась на миг, — скажите, я буду рада возобновить наши отношения. — И, поймав мой взгляд, поправилась: — Я буду очень рада его видеть.
Значит, Сметанкин — сын могущественной Левицкой. Ну и ну! И как я ему об этом скажу? Мексиканский сериал — не мое амплуа.
С другой стороны, я же не обязан сообщать ему об этом немедленно? Надо подготовить, может, познакомить их как-то, устроить случайную встречу. Кровь не водица, может, их потянет друг к другу, в мыльных операх потерянных родственников обычно узнают по родинке или по какой-то особой примете. Но ведь это у меня три соска, не у него.
И куда девать многочисленную сметанкинскую родню?
Они наверняка уже съезжаются. Заселяются в гостиницу. Готовятся к завтрашнему торжеству.
Молчаливый шофер высадил меня у калитки. Я вежливо сказал спасибо, он тоже попрощался, впрочем, довольно холодно. Не поверил, значит, в яхту и “божоле”.
Солнечные полосы на треснувшем асфальте чередовались с лиловыми, с участка почему-то тянуло дымом. Может, эта змея все-таки подожгла дом?
Я ускорил шаг.
Рогнеда в моей куртке с подкатанными рукавами и этой чудовищной готской юбке, из-под которой торчали две тощие ноги в огромных ботинках, деловито копошилась в чреве ржавого мангала. Этот мангал, сколько я его помню, стоял в дальнем углу сада, Валька никогда им не пользовался.
— А я подумала, ты придешь и сразу жрать захочешь, — сказала она деловито, — а погода хорошая, в доме сидеть обидно как-то. Так я решила барбекю устроить. Картошка вот-вот спечется, я тебе купила колбасок, только ты сам их себе положи, ага? Еще красного вина купила. Я твои деньги взяла, которые в кармане, ничего? А то у меня нету.
— Ничего, — сказал я.
— Мы глинтвейн будем или просто вино? Я апельсины тоже купила. На всякий случай. И
