— В последнее время я совсем за собой не слежу, это правда. Честно говоря — этими тенями я ни разу так и не пользовалась. Купила их на свадьбу племянницы, но в день свадьбы шёл дождь, и я побоялась краситься, чтоб потом не поплыло по физиономии. А тени — только посмотри, сколько их тут всяких-разных! Попробуй выбери! Наверное, для первого раза накрашусь голубыми. В каком-то кино слышала, что голубых теней много не бывает. В кино это говорила такая вся расфуфыренная модница. Видно, знала, что говорит.
Жанка от души накладывает на веки голубые тени “Ruby Rose”, а потом красит ресницы чёрной тушью. Эта тушь давно уже не хранит на коробочке название производителя. Она была куплена в начале 80-х Жанкиной матерью, а потом досталась в наследство Жанке вместе с косметичкой.
— Завтра нужно будет купить лак для волос. Посмотри — волосы как водоросли. Сделаю начёс и покрою лаком. А может, даже загляну в парикмахерскую. Хотя нет, сначала к стоматологу.
Жанка обнажает зубы, и в зеркале отражается не очень плотный кривоватый передний ряд Жанкиных зубов.
Ирма Ивановна загадочно подмигивает Жанке из-за прилавка с мороженым. По всему видно, у неё сегодня хорошее настроение. Ей хочется поговорить.
Жанка, как всегда, сидит на лавке с картонной коробкой пирожков. Между ней и Ирмой Ивановной метра три-четыре. Расстояние мизерное для тех, кто хочет поговорить.
— А мы с тобой, Жанка, и не конкурентки вовсе, — начинает Ирма Ивановна, — ты продаёшь пирожки, я — мороженое. На вокзале это два основных продукта — пирожки и мороженое.
Жанка кивает. Законы рыночной экономики ей сейчас безразличны. Жанка напрасно вглядывается в толпы пассажиров, которые снуют рядом в ожидании очередной электрички. Его нигде нет. Может, заболел? Но почему же именно сегодня, когда Жанка как раз готова к решительным действиям?!
— А ты так неа-бычна выглядишь, Жанка, — как будто между прочим замечает Ирма Ивановна.
— Почему необычно? — делает вид, что удивляется, Жанка. Ей приятно. Она давно уже ждала комплимента от Ирмы Ивановны.
— Ну, губы накрасила, глаза, юбка в облипон...
— Да так — молодость вспомнила, — скромно отвечает Жанка и в следующее мгновение замирает.
Из административного корпуса мироновского вокзала выходит он.
Жанка по привычке хотела быстро опустить голову, чтобы никто не заметил, как она вытаращивается на дежурного по вокзалу, но передумывает. А что тут такого? Хочу и вытаращиваюсь, думает Жанка. Сколько хочу, столько и буду смотреть, и на кого хочу, это моё дело. Вокзал себе никто не приватизировал.
Её раскрашенное лицо сияет. Он идёт прямо сюда. Униформа выглажена, башмаки начищены, рубашка белая-белая. За плечом болтается громкоговоритель. Из кармана торчат два флажка.
Какой же он красивый, думает Жанка. Где-то внизу живота от чрезмерного напряжения схватывает спазм. Жанка краснеет. На короткие полсекунды она позволяет себе представить с ним интим, и кровь бросается по телу со скоростью света.
Спасибо тебе, Боже.
Наверное, купит пирожок, думает Жанка, это единственный способ начать разговор.
Жанка возится в коробке с пирожками, готовясь протянуть ему наилучший, наиароматнейший. Слышит совсем рядом его голос:
— А дай-ка мне, Ирма, мороженое, но такое, чтоб это был настоящий пломбир.
Жанка от неожиданности подскакивает на лавке. Коробка с пирожками переворачивается, на неё никто не обращает внимания.
— Пломбир нужно заслужить, Ваня. — Ирма Ивановна кокетливо посмеивается.
— Скажи как, солнышко.
— Ну для начала пригласи меня в кафе.
— Не вопрос. Когда?
— После дождичка в четверг!
Он берёт у Ирмы Ивановны настоящий пломбир и отходит к краю платформы. Ирма Ивановна мечтательно смотрит ему вслед:
— Ка-кой мужчина...
Жанка не шелохнётся. Опрокинутая коробка с пирожками продолжает валяться у её окаменевших ног.
— Как он тебе, Жанка? — спрашивает Ирма Ивановна.
— Кто?
— Ваня.
— Ваня?
— Ну дежурный по вокзалу. — Ирма Ивановна нервничает. — Только не говори, что ты не знала, как его зовут! Странная ты, Жанка. Сколько лет продаёшь здесь свои пирожки и совсем не интересуешься людьми, которых видишь каждый день. Так нельзя жить. Действительно, словно зверь в норе.
— Я знала, как его зовут, — говорит Жанна.
— И как он тебе?
— Никак.
Ирма Ивановна облокачивается руками на свой прилавок.
— Он меня хочет, это видно, но я ещё не знаю, отвечать ли на предложение.
— Предложение чего?
— Какой-то он уж слишком.
Часы на столбе пробили два пополудни. Набежали тучки.
— Ненавижу май, — говорит Ирма Ивановна. — Сейчас будет гроза, вот увидишь. Вымокнем до трусов.
Ирма Ивановна закрывает холодильник с мороженым.
— Ты, Жанка, как хочешь, а я иду в магазин, перебуду грозу там.
Жанка сидит на лавке.
Поднимается предгрозовой ветер. Дождит. Первые капли падают Жанке на раскрашенное лицо.
“Надеешься, а потом облом, — повторяет Жанка слова Ирмы Ивановны. — Надеешься, и облом”.
Дождь усиливается. Толпа пассажиров Украинской железной дороги прячется в помещение вокзала, и платформа пустеет. Жанка остаётся совсем одна. Её тушь — чьего бы производства она ни была — плывёт по физиономии, будто чёрная река отчаяния.
2
Она встаёт очень рано — когда уже светло, но ещё не людно. Включает на полную державное радио, садится возле окна и смотрит. Мир такой утренне-приветливый, что забываешь границы
