пискнешь.
Смирение, — думает про себя Жанка.
Ирма Ивановна продолжает:
— Я уже разузнала, что почём. Сначала нужно оформиться частным предпринимателем. Чтоб платить один налог. Потом регистрирую у себя дома фирму, и глядишь — пойдёт как по маслу.
— А что твоя фирма будет продавать?
— Услуги!
— Услуги, — повторяет Жанка. — Звучит очень солидно.
— А сейчас, Жанка, всюду так. Сейчас целые состояния на продаже услуг зарабатывают. Все продают услуги. А Мироновка в смысле услуг очень недоразвита. Из Киева ещё не наприезжали. Просто рай для начинающих бизнесменов. Приходи и только и успевай доллары в морозилку складывать.
— И какие услуги ты будешь продавать, Ирма?
Ирма Ивановна запнулась:
— Вот какие именно услуги — ещё не придумала.
Виктория Викторовна ночью вызывала “скорую” — “дёргало” под рёбрами.
— Знаешь что, Жанка, — говорит она, — нужно бизнес наш приостановить, а то я боюсь.
— Чего боитесь, Виктория Викторовна?
— Понимаешь, Жанка, я целый день жарю пирожки. А потом, ночью, думаю про пирожки. Если не жарю, то думаю, если не думаю, то жарю. Пирожки отбирают у меня всё время. А у меня его и так очень мало. Я боюсь.
— Чего?
— Смерти, Жанка. Боюсь смерти.
— Не бойтесь, Виктория Викторовна. Вам до смерти ещё далеко. Сколько вам лет?
— Шестьдесят семь.
Женщина молчит.
— Этот май никогда не кончится, — неожиданно меланхолически говорит баба Вика. — И не тепло и не холодно. Ненавижу такую погоду. Дождь льёт каждый день. Всё цветёт...
— Да. В городе очень много тополиного пуха, а у меня на него аллергия. В этом году тополя рано зацвели.
— Видишь, Жанка, — говорит баба Вика, одной рукой массируя там, где должно быть сердце, — в этой стране никто ничего хорошего другим не сделает. Понасажали тополей, потому что они быстро растут. А то, что у людей бывает аллергия на тополиный пух, их не интересует. Ну разве так можно? Это же преступление.
— Преступление, — повторяет Жанка.
— Вот насадили бы подсолнухов...
— Подсолнухов?
— Подсолнухов.
— Подсолнухов.
Баба Вика мечтательно смотрит в окно. Жанка смотрит на бабу Вику.
— Я десять лет продавала на вокзале семушки, — говорит баба Вика. — Ну, до пирожков, ты знаешь. Жарила семушки, расходовала целые мешки семушек, и никогда, чтоб ты, Жанка, знала, я не видела подсолнухов. Что называется — мещанка до мозга костей. — Баба Вика не очень натурально смеётся.
— Если ехать электричкой в Киев, можно целые поля подсолнухов увидеть.
— А ты их видела, Жанка?
Жанка мнётся. Она точно не помнит.
— Кажется, видела, — говорит она, — но, может, это по телевизору.
— Вот и я так! По телевизору. По телевизору всё показывают... Знаешь что, Жанка? Давай поедем в Киев, а? На электричке. Когда подсолнухи будут цвести. Давай?
— Хорошо, Виктория Викторовна, поедем.
Она не смеет поднять голову. Разглядывает потрескавшийся асфальт под ногами. Свои ноги. Форму собственных туфель.
Но он идёт — Жанка в этом уверена. Он приближается. Прилавок с мороженым сегодня выходной. Он идёт к ней, к Жанке.
— Один пирожок, — говорит он и протягивает Жанке гривну пятьдесят.
— С чем? — Жанка дрожащими руками берёт деньги и исподлобья смотрит на него.
Боже, думает Жанка, какой он красивый.
— А с чем есть?
— С картошкой... с мясом... с капустой... с луком и яйцом... с горохом... и... и... с абрикосовым джемом.
— Ого! Непросто выбрать!
Он впервые за два года глядит на Жанку.
В меру толстоватая, ничем не примечательная женщина средних лет. Она ли это здесь продавала пирожки вчера? И на прошлой неделе?
— Как вас зовут? — вдруг спрашивает он.
Жанка поднимается со скамейки. Она с ним почти одного роста, а раньше казалось, что он высокий, как столб.
— Жанна. Меня зовут Жанна.
— Какое... пышное имя. — Его громкоговоритель падает с плеча на землю. Он смущён.
— Пышное? Вы намекаете на то, что я толстая?
— Нет-нет! — Он наклоняется, чтобы поднять громкоговоритель, ощупывает асфальт, словно слепой. — Я говорил только про имя. Имя пышное. Так можно было бы назвать торт.
— Торт?
Он исследует асфальт, она роется в коробке с пирожками.
— Так какой вам пирожок?
К первому пути тихо, словно змея, подползает киевская электричка. Двери открываются: толпа людей вываливается на платформу. Часы на привокзальном столбе показывают 13:48. Тополиный пух зависает в воздухе. Конец. Это конец, думает Жанка.
Подходят сразу четверо любителей Жанкиных пирожков.
— Четыре с мясом, Жануся.
— С картошкой.
— Дай-ка мне, солнце, два с абрикосами. В кулёчек.
Громкоговоритель опять на плече. Он протискивается вперёд, сквозь стену кожаных курток и кроссовок.
— Извините, мужики, но сейчас моя очередь. Жанна, — обращается он к ней, — прошу, один пирожок на ваше усмотрение. Какой дадите, такой и съем.
Жанка деревенеет. Перебирает в руках пирожки с разными начинками. Картошка. Горох. Мясо. Лук/яйцо. Абрикосовый джем. Холера.
Беспомощно смотрит на него.
— Послушайте, — шепчет она приговор самой себе, — что же вы за человек, который не может даже пирожок самостоятельно выбрать?!
