лагерях режимных загнанное под нары стадо полезет наверх, станет делиться на самостийные группировки. Что у них появятся предводители. Что принцип классовый дополнится национальным. Несправедливо упрекать Николу в отсутствии исторического предвидения. Столичные знатоки ГУЛАГа, изучавшие «Краткий курс…» и труды основоположников, тоже этого не предвидели. Агентура у них была помощнее, чем у Николы.
Васек был его агентом. Тонким агентом. В его задачу входило проникнуть в этапный барак, который по закону десять дней полагалось выдерживать в карантине. Обнюхать этап за какой-нибудь час. Немедленно доложить Николе, каковы цвета и оттенки прибывших — социально-экономические, национально-психологические.
Васек и Никола понимали друг друга с полуслова. В мою задачу входило не слышать. Ни единого слова. Покинуть дворянское купе, прервав чаепитие, было негоже. Уход означал бы, что я допускаю возможность подозревать меня — могу разболтать.
Отчитавшись перед Николой, уважительно предложившим чайку и благосклонно принявшим отказ, Васек повернулся ко мне:
— Есть там один… Из твоих.
Васек не сказал: из москвичей. Из жидов. Из очкариков. Облек новость в лестную форму: «Из твоих». Раз Васек удостоил «одного» упоминанием, значит, неспроста. Надо прошвырнуться в этапный барак. Трудно. Времени до отбоя с гулькин нос...
Прохожу между рядами нар. Иду, приглядываюсь к сидящим, лежащим. Жаль, бестактен был бы вопрос, в какой секции коротает вечер «один», в чем одет. Грош мне цена, если не разыщу «своего».
Вижу: очки, взгляд сумрачный.
— Москва?
Соседи замолкли…
Обычно настороженное, с хитрецой, обнюхивание пошло на сей раз стремительно. Литинститут?! Имена общих знакомых словно низвергались. Я прервал извержение. Шкурой ощущал близость отбоя. Если меня заметут в этапном бараке, то нарами в «хитром домике» обеспечат надолго. А я карцером сыт по горло. «До завтра!»
Не вижу смысла перечислять два десятка имен, из которых первый десяток известен широко, а второй уже канул в Лету. Если памятен, то позавчера сжимавшемуся, а нынче… Нынче уже не кругу, а остаткам его из нескольких точек. Завершился наш обзор на Шкунаевой. До замужества — Инночке Гимпельсон. Скончавшейся поистине безвременно, под ножом хирурга. Мы бегали с ней в МГИМО, где знаменитый с ифлийских времен Михаил Лифшиц читал курс. Все было при ней: знание языков, культура. Профессорская дочка жила на Кутузовском. Дачу семья построила на 42-м километре по Казанке. В интеллигентнейшем месте, расположенном рядом с «кровным» для меня Отдыхом. Нас разделяло лишь Кратово. Однажды Инна меня удивила. Решила зачислиться в штат «Moscow News».
— Зачем?
— Начнет расти стаж, пригодится для пенсии.
Знатоку зарубежной литературы, Инне пенсия не понадобилась.
Понятна ли цена такого рода деталей при встрече в Майкудуке двух зэков — из Литинститута и МГУ?
Вскоре выяснилось, что дорогой собеседник отдает концы. Что в Британской энциклопедии нет и малой толики тех болезней, которыми сказочно богат друг Аркадий. Нет вопросов. Надо спасать.
Отброшу ложную скромность. На сей раз я проявил жесткую дипломатию, плодом которой стало нижнее место у печки. Забираться на верхние нары, да и спускаться с них, прыгать Белинков был не в силах. Как дневальный, по блату освобожденный от возни с тряпкой и шваброй, от приказов драить барак, вкалывать внутри жилой зоны, тем более — от выхода в рабочую, Белинков обрел свободу. Ненадолго санчасть перевела безнадегу-сердечника в бригаду инвалидов. Нарядчик не возражал. Свобода растянулась как резина. Точнее, вечерний разговор наш, ставший резиновым, будто вышел на казахский простор.
Когда начальный этап знакомства подошел к рубежу и обнюхивание прояснило, «кто есть ху», ближайшую линию окопов заняла родная словесность. Родная! На Лубянку Белинкова доставили с багажом сугубо литературным. «Жизненного» накопилось гораздо меньше. Ей, литературе, сохранялась преданность и в Долинке — сельскохозяйственном лагере, географически примыкающем к шахтерской Караганде. В следственном деле № 57/52 (1951) участок, на котором содержался Белинков, назван «Бородиновкой».
Как удалось в Долинке сохранять верность словесности? В Майкудуке я не сумел бы ответить детально. Но десяток лет назад подсказала ответ Москва.
Врачи в Бородиновке чутко отнеслись к братцу-интеллигенту, а братец догадался, сумел прийти к