чужие стены. Из которых он скоро уйдет. Куда — пока не решено, может, уже и никуда. Но — уйдет. „Тут ничего нет, все””.
Майя Кучерская. На необычных держится небо. “Русская премия” за “крупную прозу” досталась одному из самых тонких стилистов русской словесности — писателю из Нидерландов Марине Палей. — “Ведомости”, 2011, № 77, 29 апреля <http://www.vedomosti.ru>.
Говорит Марина Палей: “Да, я считаю, что одна культура непереводима на язык другой. Однако в романе „Хор”, на мой взгляд, главный акцент не ставится на межнациональном барьере как таковом. Для меня „стена между культурами” — это всего лишь частный вариант непреодолимой стены между человеком и человеком. Предвечной стены взаимного, экзистенциального отчуждения — между двумя сознаниями, даже между двумя сердцами”.
Сергей Лишаев. Фотография и путешествие. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2011, № 4 <http://magazines.russ.ru/neva>.
“Постклассическое путешествие можно уложить в трехзвенную формулу: образ — реальность — образ* (звездочка указывает на отличие итогового образа от образа первоначального, на его „приватизацию”). Реальность в этой схеме оказывается не более чем посредствующим звеном в операции по обмену анонимных фотообразов на образы, „обогащенные” зримым (фигура путешественника в кадре) или воображаемым („этот вид я снимал тогда, когда…”) присутствием туриста. Образ обменивается на реальность, реальность вновь обменивается на образ. Круг замыкается. При этом после окончания путешествия образ остается таким же анонимным, каким он был до его начала. Но это — для стороннего наблюдателя. Для самого туриста отличие итогового фотообраза (того, который он разместил в домашнем альбоме) от „чужого”, „холодного” образа с рекламного проспекта весьма существенно”.
Станислав Львовский. Премия “Поэт” присуждена Виктору Сосноре. — “
Говорит Валерий Шубинский: “Соснора был единственным за все время существования советской литературы писателем, по крайней мере единственным поэтом, вполне, до конца эстетически состоявшимся в ее границах (не в формальном, бытовом смысле, а в эстетическом, ментальном), а потом эти границы разорвавшим, ушедшим за них целиком и полностью. Говоря конкретнее, „Январский ливень” и самые ранние стихи из „Всадников” (включая знаменитую „Смерть Бояна”) — это стихи хорошего советского поэта „левого” толка, удачливого соперника Вознесенского, продолжателя Мартынова и Кирсанова, протеже Асеева. И вдруг где-то около 1962 года происходит прорыв/взлет/падение в бесконечные засловесные пространства, гибкую и гулкую точную неточность. В мир, куда многие мучительно пробивались — а этот залетел на волне старомодного байронизма, сам, кажется, того не желая: в том мире, мире любимых и чтимых Мартынова и Асеева, у него все было хорошо. А сюда, в мир лирической свободы, начинающийся с „Последних песен Бояна”, с „Китежа”, он долетел сквозь ледяную и огненную стену с обгоревшими перьями, с надломленным крылом, с чуть надорванным голосом. Легко и приятно видеть в его бешеном своеволии по отношению к миру и языку „авангард”. Но, может быть, колдун поневоле чувствует: без этого искажения пространства и времени под себя он упадет и разобьется. Другое дело, что лучшие стихи Сосноры — те, где это напряженное колдовство едва заметно (хотя все же заметно). Этих стихотворений достаточно для нашей долгой любви. Поэт, написавший „Латвийскую балладу”, „Хутор у озера”, „Дождь-декабрь”, „Семейный портрет”, большую часть тех же „Последних песен Бояна”, — классик. И если написание этих стихотворений требовало некоторого количества шлака — что ж, таков производственный процесс”.
Александр Мелихов. Идея против протеза. — “Известия”, 2011, на сайте газеты — 20 апреля <http://www.izvestia.ru>.
“<...> человек трезвыми глазами на жизнь смотреть не может — слишком она страшна и скучна, если вглядеться в нее с холодным вниманием. И прежде люди опьянялись средствами культуры — воодушевляющими выдумками. Именно культура доставляла человеку захватывающие переживания, наполняла его жизнь смыслом и красотой, защищала от чувства бессилия и заброшенности. Но когда в погоне за практичностью человек уничтожил все красивые сказки, он остался наедине с устрашающей наготой жизни и начал „добивать до нормы” психоактивными препаратами. Наркотики пытаются выполнять ту функцию, которую в обществе прежде выполняла культура, подобно тому как протез пытается взять на себя функции утраченного органа. А потому, удаляя протез, необходимо бороться с экзистенциальным кризисом, восстанавливать ощущение красоты и значительности мира, в котором мы живем”.
Олеся Николаева. Меньше чем поэт. — “Итоги”, 2011, № 18 <http://www.itogi.ru>.
