головой, словно сам видел ту сцену. — Сбивчиво дальше пошло: почувствовал, говорит, сейчас случится непоправимое; и такие слова: «шар земной перевернется, я должен его удержать…» В общем, дал команду — расстрел отставить. Бойцы, сказал, так взглянули, что сейчас самого убьют… но зубы стиснули, подчинились. Только не простили они ему, и уже «на гражданке», при ежегодной встрече, спрашивали: «Как твой-то сейчас — кого убивает, взрывает где?» — священник, переживая, снова вздохнул. — Смотрит он на меня, спрашивает: «Батюшка, правильно я поступил?» — сильное его мужское лицо, и по нему слезы текут.
Виктор знал, как утаскивала людей за собой война — и афганская и кавказская — делала из нормальных людей преступников, наркоманов, а больше всего — гробила алкоголем, поэтому не удивился окончанью истории, хотя горькое это неудивление.
— Вернулся из Москвы после очередной такой встречи в День десантника и сорвался в последний уже запой.
Страшно, отвратительно, и не война, конечно, тут виновата, а люди эти — «власть предержащие», и никто из них пока даже морально не осужден. А трагичней всего, что все эти малые и большие «власть предержащие» — дети народа, ну не хочет народ строгостей к собственным детям!
Священник тронул его за плечо.
— Подвезти?
— Пожалуй что подвезите.
Лимузин черный на малой скорости возник у бордюра, но без сопровождения.
Или не сюда?
Сюда, прополз дальше и остановился у главного входа.
Фигура, в черном костюме, возникла из передней дверки и проворно открыла заднюю.
Появилась другая фигура — в костюме светло-сером, модной блестящей ткани.
Комплекция очень внушительная.
Виктор занял место в должностном кресле, взглянул еще раз на имя-отчество на листке перекладного календаря — Зубакин Борис Григорьевич.
Через полминуты секретарь доложила о посетителе, и в кабинете оказался тот самый крупный мужик, но не толстый — сбитый, сильной породы.
Прокурор поздоровался и показал рукой на кресло напротив.
Мужик, усаживаясь, назвал имя-отчество и начал очень конкретно:
— Я в связи с убийством священника нашего. Понимаю, что материалы следствия находятся в режиме неразглашения, но и вы понимаете, что я могу оказать реальную помощь, особенно если буду действовать не вслепую. Чем вы, так сказать, рискуете? — он подождал, давая прокурору подумать. — Вы же понимаете, что запретить заниматься своим расследованием мне не можете.
— Правильно трактовать ваши слова так, что вы готовы при успешном сотрудничестве предоставить нам живых преступников, а не трупы?
— О-ой…
— Вот-вот.
— Да зачем вам они живые?
— А кто даст показания на заказчика?
— Вот вам как раз не дадут. А нам дадут. Потом спросим с заказчика.
— Борис Григорьевич, вы ведь давно уже мирный строитель.
— А я и раньше… вы спросите у старых служащих прокуратуры — хоть один случайный человек, когда у нас тут разное творилось, пострадал?
— Спрашивал.
— Ну вот.
— То есть предлагаете мне самосуд, с пытками, да?
— А кого жалеть-то! — лапа в полтора нормальных размера вскинулась с ручки кресла и сжалась в кулак. — Вы же этих тварей знаете не хуже меня!
— Ваш брат бы эту идею поддержал?
Человек, напротив, отчетливо вздрогнул, глаза на миг уперлись в прокурора, потом ушли в сторону…
— Давайте не будем.
Посидели молча.
Молчание — как нейтральная полоса между ними, Виктор понял, если сделает сейчас первый шаг, другая сторона тоже пойдет навстречу.
— Расскажу вам всё, что есть по следственным данным.
Прокурор разглядывал визитную карточку, оставленную недавним гостем, и обдумывал самый конец разговора — про лес с дурной репутацией, который так и стоит нетронутым под застройку. Он спросил в лоб — почему тот отказался от своих планов и какой у них был конфликт с газетчицей Шестовой?
Ответ услышал откровенный и неожиданный: позвонил из Москвы один очень авторитетный человек, прозвучало — «из нашей среды», просил с Шестовой не вязаться и лес некоторое время не трогать.
Интересное вырисовывалось — что это за патрон у милой Маши на самом высоком криминальном уровне? И почему опять лес?..
Надя спросила, пускать ли Владимира.
— И будь любезна, сделай нам чаю.
Молодая физиономия выражала энтузиазм, прокурор ждал победного рапорта, но помощник сначала тактично поинтересовался, как прошла встреча с Зубакиным.
— Ничего пока существенного.
— А насчет Черного леса, конфликта с Шестовой?
В глазах прокурора вдруг явилась задумчивость…
— Виктор Сергеевич?
— А? Потом расскажу. Давай, сперва, свою информацию.
— Выяснил уже, что мобильный телефон записан на хозяина ресторана. На его имя выданы два номера, один давно…
— Как давно?
— Ну, несколько лет назад.
— Второй — три месяца назад, это практически совпадает с появлением нашего клиента в ресторане и началом квартиросъемки.
— Распечатка звонков по этому телефону?
— Разумеется. Я ее проработал, там все очень просто: связь у него была только с хозяином ресторана, и с каким-то номером в Китае, точнее — в Пекине. Да, еще с владельцем съемной квартиры.
— А последний звонок?
— В девять вечера предыдущего дня, когда он не появился в ресторане и не был уже на квартире. Вернее так, где-то в половине девятого у него была созвонка с владельцем квартиры, помните, я вчера рассказывал…
— Помню, да.
— Вот, а в девять, последний звонок — в Пекин.
— Постой, — прокурор пощелкал в воздухе пальцами. — Это что получается?
— А что?
— В Пекине который час, когда у нас девять вечера?
Владимир не сразу понял… потом дернулся в кресле.
— Как же я сам не подумал, ах ты, конечно, в Пекине час или два ночи!
— Нормально-нормально, не все мелочи сразу в голову лезут.
Он, чуть опустив голову, опять погрузился в задумчивость: слишком быстро мелькнула мысль и ушла — словно рыба, тронувшая крючок… может быть, мелкая, бесполезная вовсе рыбешка.
— Еще одна любопытная информация. Виктор Сергеевич?
