увидел вшитую в папку желтоватую бумажку форматом поменьше обычного листа. Чисто профессионально он сразу осмотрел ее другую сторону и увидел, что это бланк в прачечную. Мать Гильберта просто использовала его обратную чистую сторону. Видно — первая попавшаяся под руку бумажка… Когда вдруг пришло решение, что жить дальше нельзя.
Фрэнку совсем не хотелось читать. И в принципе, согласно правилам, он совершенно не должен был этого делать. А следовало просто изъять письмо из «Дела» и официальным уведомлением переслать его Гильберту. И так, конечно, нужно было поступить… но Фрэнк слишком помнил тот день, когда он спешно надевал траурный костюм и неуклюже старался завязать отцовский черный галстук — вся семья была тогда на отдыхе в Майами — потом, как положено обрядившись, он, торопясь, пошел по переулкам, чтобы не опоздать к похоронам. Он думал, что друзья, соседи, школьники их класса уже направились туда. Фрэнк всю дорогу опасался насчет того, что правильно одет, и не был уверен, что нескольких его собственных долларов хватит на приличный букет белых роз. Он мало знал покойную миссис Маргарет, но Гильберт говорил, что ее любимыми цветами были именно эти.
Он тогда так торопился, что порой перебегал через лужайки перед чужими домами, извинительно кланяясь. А потом, слегка задохнувшись, выскочил за угол и увидел в ста метрах от себя уже двинувшийся катафалк, за которым… шел один Гильберт… И он застрял на этом проклятом углу.
Сколько бы он отдал, чтобы догнать тогда и пойти рядом.
На стыд всему городу, погубившему эту пусть странную, но незлобивую работящую женщину, не мешавшую ведь никому.
А он струсил, остался за углом.
И на следующий день, когда Эдд Барток пустил какую-то шутку насчет вчерашних похорон, а Фрэнк бросился на него и завязалась драка, в душе он рад был, что их быстро растащили, хотя нужно рвать все дурное на куски. А теперь этот гад зарабатывает на том, что устраивает панику в городе. Он набрал домашний телефон Эдда, но к телефону не подходили, и он довольно быстро положил трубку. Нет, так тоже нельзя — спускать всех собак на случайного человека. Он вдруг вспомнил всякие глупости: что их дни рождения совпадают, что Эдд никогда не был жадным, бескорыстно помогал подработать другим мальчишкам, сам никогда не торговался за собственный труд… И что он ему скажет? Что нельзя зарабатывать на том, что в городе беда? А Эдд спросит — что именно он, Гамильтон, главный полицейский города, сделал, чтобы ее ликвидировать? Тоже выходило глупо.
И вот письмо.
Фрэнк еще некоторое время потянул, зачем-то заглянув в ящики, где ничего нужного для него сейчас не было, потом быстро начал читать.
Почерк был крупный и разборчивый, но, вместе с тем, очень торопливый.
Милый сын
Прости, пожалуйста. Я уверена, что только в этом — единственный выход. Когда ты совсем повзрослеешь — обязательно поймешь, что тебе это не могло причинить большого вреда. Прости, у меня нет времени.
Было отчетливо видно, как в слове «Твоя» дрогнула ее рука. Она уже была ни там, ни здесь. И ей не хватало времени. Нужно было уходить. Туда. Где она уже переставала быть матерью своего сына.
Гамильтон осторожно вынул письмо из папки, сложил его вчетверо и поместил во внутренний карман полицейского пиджака.
Дома Гамильтон выпил стакан минеральной и бухнулся в кресло. Есть совсем не хотелось. Он собрался выпить еще воды и уже налил в стакан, когда вспомнил, что так и не позвонил сестре и матери. И это уже становилось неприлично.
Подошла сестра.
— А мама? — спросил Фрэнк.
— Ты знаешь, у нее что-то вроде легкого гриппа и она пораньше легла.
— А, ну и к лучшему.
Фрэнк быстро рассказал, что у них творится. Сестра почти все время молчала. И только спросила, как чувствует себя Мэри и положил ли он венок на могилу ее крестной Джейн.
— Положи, пожалуйста, еще один, из красных роз, когда пройдет сорок дней, — попросила она, — я вышлю деньги.
— Не вздумай, — возмутился Фрэнк. — Ей богу, не хотел взваливать на тебя рассказ об этом всем для мамы, но видишь, как получилось. Придется тебе это сделать.
— Ничего, — спокойно ответила сестра.
Фрэнк слишком хорошо знал ее характер, и это спокойствие не обманывало — она будет плакать потом, долго, наверно всю ночь.
Положив трубку, он застыл в кресле.
Надо было встать, переодеться, поесть все-таки, и лечь спать. Со снотворным.
Если нет никаких идей и ничего не можешь сделать, надо просто копить силы на будущее. В последние годы он прекрасно усвоил эту привычку.
Он всегда отлично высыпался после снотворного, но в отличие от обычного пробуждения, приходил в себя в таких случаях не сразу. Нужно было еще пару минут, потягиваясь, посидеть на краю кровати, пройтись вполне бесцельно по квартире, и только потом начиналась обычная зарядка, душ и прочие утренние дела. А главное, голова в это время, как говаривал все тот же Фолби, «должна очувствоваться». Но только он сбросил с себя одеяло, позвонил дежурный из управления и ошарашил: «Укушена насмерть еще одна собака. А в другой части города мальчик, увидев гремучку на своем участке, стрелял в нее из отцовского ружья, но не попал».
— Сейчас буду, — ответил Гамильтон и уже через минуту выскочил из дома.
Вскоре после его прибытия в управление ситуация стала проясняться. Полицейская система заработала вовсю и быстро выяснилось, что стрелявший в змею мальчик приходится родственником одному из сотрудников Бартока.
Гамильтон набрал номер и потребовал главного редактора. Его на месте не было — сказали, что наверно очень скоро будет, потому что домашний телефон молчит.
— Ответственного секретаря давайте, — холодно произнес лейтенант.
— Я слушаю.
— Где та собака, которая была укушена ночью?! Нам необходимо провести экспертизу.
— Видите ли, — неуверенно заговорили на том конце, — это моя собственная собака и она уже похоронена.
— Ничего, мы отроем, — уже ни в чем не сомневаясь, заявил Гамильтон, — сейчас за вами приедет полицейская машина.
— Видите ли, — после небольшой паузы еще менее уверенно произнес голос, —…
— Вижу! Сейчас за вами приедут. Но прежде, чем покажете могилу собаки, дадите расписку об ответственности за дачу ложных показаний — это год тюрьмы, в случае чего…
— Мистер Гамильтон, господин лейтенант! — Тут же заговорил человек. — Мы подневольные люди, вы же понимаете! Я не хотел, и эта собака умерла две недели назад своей собственной смертью.
Гамильтон прикрыл трубку рукой — в комнату ввалился Фолби.
— Все врет противный мальчишка, — поняв вопросительный взгляд начальника, тут же проговорил он. — Ни в кого он не стрелял — этакая маленькая каналья!
— Ну, вот что, — сказал Гамильтон в трубку, нервно вздохнувшую на другом конце, — если через сорок минут Барток не явится ко мне в управление, я направлю официальное донесение в городской суд, и можете не сомневаться — вашу газету закроют, да еще со штрафом, на который уйдет все ваше редакционное имущество!
