начал свой путь с отрезанной женской головы, и я прикончу тебя.
– С ним были амазонки? – спросил Эхион.
– Были, но мало. В основном, Косматого ждали на берегу. Аргивянки, коринфянки… Даже афинянки. Его безумное войско. Ветеранов легче убивать, чем их. Для них нет боли, нет страха… Эвоэ, Вакх! – и рвут тебя на части. Я надеялся, что найду его. Нет, он ушел. Теперь его войско – матери и сестры в любом городе. Думаешь, я прощу ему такую войну?
– А ты способен прощать?
– Не знаю. Не пробовал.
– Может, ты знаешь, куда ходил Косматый?
«Завтра я ухожу на восток, брат мой, – вспомнил Персей слова Косматого, произнесенные тогда, когда Косматый был похож на девушку, а не на дикого лесоруба. – Ты принес голову Медузы, я иду за головой Реи, Матери Богов…»
– Не больше твоего, спарт. Слухи, сплетни.
– Это не сплетни. Это песня безумного рапсода. Он был везде, и всюду побеждал. Орды менад с тирсами. Полчища фаросских амазонок. Буйные оравы сатиров. За южными морями, в дельте Нейлоса, он дал бой местным титанам. В Сирии содрал кожу с ванакта Дамаска [68]. За краем Ойкумены он играл на свирели, и толпы юных пастушек плясали для него. Мосты из плюща и лозы, пантера под седлом. Кровавое поле на Самосе, где он истребил восставших против него амазонок. Покоритель стран, основатель городов… Слоны, наконец! Представляешь? – он вел на нас слонов…
– На Истме слонов не было.
– Ясное дело! Слоны передохли по пути…
– Разумно, – согласился Персей. – И ничего нельзя проверить. Слоны сдохли. Амазонки погибли. Мосты смыло в сезон дождей. Страны и города – в несусветной дали. Титаны из дельты Нейлоса? Эти тоже не станут свидетельствовать. Косматый – достойный брат Аты [69]. Лжет и не краснеет.
– Лжет? О нет, он просто готовит себе прошлое…
Оба мужчины повернулись к лестнице. На верхней ступеньке стояла жена Персея – Андромеда. Высокая, стройная, она несла бремя возраста легко и с достоинством. Ее шагов никто не услышал, словно Андромеда пролилась на стену вместе с дождем. Спарта удивило, что женщина вмешивается в разговор. Но в присутствии мужа он не рискнул выказывать свое недовольство.
– Готовить можно будущее, – возразил Эхион. – Прошлое неизменно.
– Не для богов. Когда бог становится богом, в этот день рождается его прошлое. Что бы ни было на самом деле, это уже не имеет значения. Когда бог умирает, его прошлое рождается во второй раз.
– Богами не становятся. Богами рождаются!
Женские бредни раздражали спарта. Присутствие Андромеды пробуждало в Эхионе незнакомое чувство. Скорее всего, это был страх.
– Скажи еще, что боги не умирают, – смех Андромеды напоминал шелест чешуи по камню. – Я редко смеюсь,
Она ждала. Спарт молчал.
– Косматый мудрее тебя, – жена Персея встала у края галереи, глядя на залив. – Ты воин, а он метит в боги. Ты знаешь тайны битвы, он – тайны хаоса. Опьянение не различает богов и людей, титанов и зверей. Такова мудрость безумия. Однажды он сам станет божеством, и ложь сольется с правдой теснее двух любовников на ложе. Амазонки, походы, подвиги; города и слоны… Думаешь, это будет фундамент из пуха? Нет, такая основа прочнее гранита. Кому какое дело, что за ларь выбросило на берег в Брасиях? Бога- младенца зашил в бедро Зевс, и никак иначе…
– Ты говорила про смерть, – хмуро бросил спарт. – Значит ли это, что когда Косматый умрет…
Андромеда повернулась к нему:
– Как по твоему,
– В миг удара мечом, – без колебаний ответил Эхион. – Уверен, твоему супругу не понадобился второй удар.
– Все же ты воин. Ответ воина – быстрей молнии. В отношении моего супруга ты прав. Ему не приходится бить дважды. Что же до Медузы… Она умерла тогда, когда Персей отдал Афине ее голову.
Видя недоумение спарта, Андромеда снизошла до объяснений:
– Когда все узнали, что Медуза мертва. Что голова чудовища – на щите богини. Что смертоносный взгляд погас навеки. Все узнали, и Медуза умерла.
– Не понимаю, – признался Эхион.
– И не надо. Если бы ты понял, мой супруг убил бы тебя.
Персей обнял жену за плечи.
– Перестань, – с лаской, невозможной для сурового сына Зевса, сказал он. – Я помню, сегодня годовщина. Это не повод играть с гостем.
Вздохнув, Андромеда тесно прижалась к мужу.
– Я буду твоим клыком, – Эхион повернулся, чтобы уйти. – Загадки твоей жены пусть разгадывают другие. Я клык, а не зуб мудрости.
Стук дождя по камню был ему ответом.
6
…лавина катилась по склону.
Удивительная, невозможная лавина – она шла снизу вверх, и замирали тучи над Немеей, ероша в изумлении кудлатые шевелюры. Дрожали скалы под ногами. В страхе шарахалось прочь зверьё, спеша убраться с пути. Мнилось: никто не осмелится встать на пути у Персея Горгофона – ни зверь, ни человек, ни древний титан.
Сметет – не заметит!
Осмелились сами горы. Рыжая стена сосен – вражеский строй – перегородила путь. Ближние воины бросались наперерез, задние смыкали ряды. Мальчик был уверен: столкновения не избежать! Но всякий раз ствол впритирку проносился мимо, а они мчались дальше. Еще эта высота… Казалось, на ногах дедушки – крылатые сандалии, в которых он сражался с Горгоной. Когда дед прыгал через камни и поваленные стволы, у внука захватывало дух от сладкого ужаса.
Куда там колеснице!
Раньше Персей не носил внука на плечах. Амфитрион и в горячечном бреду не мог себе представить, что такое случится на одиннадцатом году его жизни. Но дед лишь раз оглянулся, увидел, как отчаянно шкандыбает мальчик, пытаясь держаться вровень с аргивянами, как мучится обессилевший Тритон, хрипя: «Я! Я понесу…» Мигом позже Амфитрион взлетел в воздух и оседлал ураган. Поднажал и Тритон. Тирренец бежал последним, но – чудо! – не отставал.
– Хаа-ай, гроза над морем…
Расступились сосны, признав свое поражение. Покорствуя, легли под ноги седые волны ковыля. Жесткими гребнями взвихрились кустики полыни.
– Хаа-ай, Тифон стоглавый…
Говорят, фракийцы не запрягают лошадей в колесницы. Говорят, они ездят верхом. Ха! Уж точно фракийцы никогда не ездили на дедушках. Мальчику чудилось, что он скачет на крылатом Пегасе, сыне Медузы и Посейдона-Жеребца. Ревновал ветер, завидовали облака; вихрем неслись навстречу звонкие тимпаны – ближе, ближе, совсем рядом!
– Хаа-ай, перуны с неба, Громовержец брови хмурит…
На кручу Амфитрион вскарабкался сам. Вскарабкался? – взлетел, словно и не слезал с дедовой спины! Что-то подгоняло его, заставляло спешить, не позволяя ни на миг прервать движение. Заполошный стук сердца вытеснял на задворки сознания назойливую бродяжку-память: пятна крови на траве, пятка мертвеца меж камнями, Тритон, замерший у грота…
И снова – плечи деда.
Бегут люди по краю ущелья. Справа – бездна черней Эреба. Слева – скала до небес. Одинокий луч солнца пронзает тучи, указывая путь. Бегут люди – туда, где золотое копье Гелиоса вонзается в горный кряж.
