Полусотня охраны – головорезы, вооруженные до зубов – зашагали следом. Пелопс никуда не торопился. Он ехал в гости к родичу, ехал с миром – останавливаясь в каждой деревушке, устраивая долгие привалы, развлекаясь с пастушками, милыми и уступчивыми. Весть о его приезде давно обогнала Пелопсову упряжку, прочно обосновавшись в Арголиде. Этого Пелопс и добивался. Друзья должны подготовиться, враги должны помучиться от нетерпения. А сплетни должны перебродить и отстояться, как хорошее вино. Пелопс пригубит их на месте, оглядевшись по сторонам, и суть дела станет ясной, как весенний день.
Всякий путь имеет конец. Сегодня он увидит Тиринф.
«Аргос – позже, – размышлял он, правя лошадьми. Хруст камней под копытами, похожий на хруст костей в пасти волка, аккомпанировал мыслям Пелопса. – Для начала я посажу сына в Микенах. Фиеста? Нет, лучше Атрея. Фиест сильнее, зато Атрей более жесток. Оба еще дети, им понадобится мудрый советник. Фиесту я со временем дам Аргос. А Тиринф сохраню на закуску. Персеиды? – пусть живут. Как- никак родня. Без Убийцы Горгоны они не страшны. Вот старшего – хромого Алкея – я и приглашу в советники к Фиесту. Калека – лучшая опора троносу. Народ не примет калеку, как правителя…»
Болота Лерны остались по правую руку. Начались холмы – голые, измочаленные зимним ветром. Коней до груди забрызгало грязью. Вполголоса бранились воины, устав от тяжести лат. Погода портилась, с залива наползали тучи. То и дело срывался дождь – мелкий, как чаяния раба.
«Питфея посажу в Гиперии. Трезена – в Антии. Эти ладят, им не будет тесно. Алкафой пусть строится. Где-нибудь в Мегариде, у Киферонского хребта. Хорошо, что у меня много сыновей! Даже сцепись они – все не поубиваются. Останется на развод…»
– Господин!
– Что?
– Смотрите!
Недовольный тем, что его размышления прервали, Пелопс поднял голову. Вгляделся, щурясь. На холме, за которым начиналась область Тиринфа, стоял какой-то мальчишка. Плотный, крепенький бычок. Любопытствует. И стоило кричать? Уже готовый дать взбучку крикуну, Пелопс крепче взялся за поводья.
– Это ваш внук, – подсказали из охраны. – Осенью я был в Тиринфе. Это сын Алкея и Лисидики. Небось, встречать деда выбежал…
– Внук? – усмехнулся Пелопс. – Хороший внук, любящий.
И помахал мальчику рукой.
Словно только и дожидаясь этого жеста, на гребень холма выбрался еще один человек. Встал рядом с мальчишкой, обнял за плечи. Наголо, до блеска бритая голова сразу приковала к себе внимание Пелопса. Льняной хитон на голое тело, сандалии из бычьей кожи. На поясе – кривой меч в ножнах из дуба. Человек на холме тоже казался вырезанным из твердого дерева: мелкий, жилистый, сухой до звона. Ходячий доспех, обтянутый дубленой кожей. Меч на боку изогнулся скорпионьим жалом, и сам человек походил на хищное насекомое, завидевшее добычу. С равным успехом ему можно было дать и сорок, и шестьдесят лет.
«Ха-ай, – разнеслось над округой, – гроза над морем…»
– Персей, – шепнули в охране. – Боги! Сам Персей…
И пошло, покатилось от головореза к головорезу:
– Убийца Горгоны!
– Сын Златого Дождя!
– Персей…
– Он не боится!
– Он один, и не боится…
– Глупцы! – бросил Пелопс, и шум смолк. – Когда он боялся за себя? Он не боится даже за жизнь внука. Да, это и мой внук. Но часто ли родство останавливало меч? Рискни мы – нам не успеть и пальцем коснуться мальчика… Он это знает. Он хочет, чтобы узнали все.
Проклятый обернулся к охране:
– Мы едем в гости. К моему любимому родичу, великому Персею. В гости, и только в гости. Все поняли? А кто забудет, того я скормлю псам!
Говорят, на этих словах Персей был осыпан цветами, упавшими с неба. Говорят, в воздухе разлился дивный аромат вина. Еще говорят, что сладкозвучный хор пропел хвалу богоравному герою. Так Дионис-Олимпиец восславил своего смертного брата. И клятва Стиксом не упала на кудрявую голову бога. Цветы, вино, хор – разве это вмешательство в судьбу? Конечно же, нет.
Кто и без цветов не знал, что Персей – велик?
СТАСИМ. ДИСКОБОЛ: БРОСОК ШЕСТОЙ
Ворота трещали под ударами тарана. Со стен аргосского акрополя в осаждающих летели камни и дротики. Но тиринфские щитоносцы знали свое дело. Выстроившись в осадную «черепаху», они накрыли таранную команду панцирем, способным выдержать удар Зевсовой молнии. Щиты по бокам, щиты сверху и спереди. Из «пасти» рукотворного монстра в ворота бил окованный медью фаллос-гигант – размеренно и неотвратимо.
Так насильник-сатир терзает нимфу.
– Смола!
Черепаха попятилась. Двое или трое замешкались – и тут же с истошными воплями покатились по щебню: черные, дымящиеся головни. Люди корчились в пыли, похожие на раздавленных червей. Только черви корчатся молча. Черепаха вновь качнулась вперед, накрыв обваренных. В новый удар чудовище вложило всю свою ярость. Грохот, скрежет – ворота рухнули, придавив защитников. Черепаха мигом ощетинилась жалами копий, превратившись в ежа. По створкам ворот, давя в кровавую кашу бедняг, прижатых к земле, загремели тяжкие, подбитые гвоздями эмбаты [118] тиринфян.
За воротами их ждал строй аргивян, наглухо перекрыв узкий коридор. Горели ненавистью взоры в прорезях шлемов. Горела на солнце острая бронза, предвкушая кровь жертв. Горела кровь в жилах – злой, беспощадный пожар. Гвардия избранных – лучшие бойцы ванакта, соль войны – согласны были умереть, если их тела закроют дорогу захватчикам.
Тиринфяне перешли на бег, набирая разгон.
Миг – и волна с оглушительным лязгом врезалась в берег. Треск ломающихся копий; хрип тех, кому не повезло. Аргивяне устояли. Враги замерли: щиты в щиты, глаза в глаза. В дело пошли мечи – другое оружие утратило смысл. Ни отступить, ни замахнуться для броска, ни зайти сбоку… Надо держать строй. Держать – и рубить, жалить, язвить острием и лезвием, надеясь добраться до плоти незванного гостя раньше, чем гость доберется до твоей.
К тиринфянам уже спешила подмога, вливаясь в акрополь. Так поздней осенью ручьи вливаются в пересохшее русло Инаха. Аргивяне стояли насмерть, не отступая ни на шаг. В пятнадцать рядов, сменяя павших в мгновение ока. К ним из дворца тоже мчалось подкрепление.
С галерей хлынул дождь стрел.
Небо отпрянуло, когда над тиринфским строем вознеслась Ника – крылатая богиня победы. Сегодня победа изменила своему обычному облику. Не женщина на колеснице, но пеший воин с кривым мечом в руке. В стрелах утонул бы сам Арей-Губитель, сойди он с Олимпа для битвы. Но воин, презирая жалкие потуги лучников, мчался вперед – туда, где пировала бронза, с хрустом перемалывая жизнь. Плечи и головы – булыжники мостовой. Ноги воина едва касались их – бог или смертный, он несся по воздуху. Дуновение ветра – и вот лица под бегуном уже обращены в другую сторону. Углядев впереди просвет, воин с легкостью барса прыгнул в самую гущу аргивян.
– Безумец! – воскликнул кто-то.
Вопль, исторгнутый десятком глоток, был ему ответом. В глубине аргосского строя ударил багряный фонтан. За спинами первых рядов вспыхнула резня, но обернуться аргивяне не имели права. Задние ряды справятся без нас. Не может один человек…
– Боги! Смилуйтесь…
Среди защитников, разрушая надежды, пировал Танат-Железносердый. Кровавый водоворот
