Мирон. Так, значит, состарились мы с Евдокимом Егорычем?
Марфа. Да, таки порядочно. Коли вы его давно не видали, так перемену большую заметите.
Мирон. Три года не видал. Как тогда поженились, так мне от места отказали, молодую прислугу завели. Нет, Марфа Савостьяновна, пожилому на молоденькой жениться не след.
Марфа. Да ведь она не то чтобы очень молоденькая, двадцати пяти лет замуж-то шла.
Мирон. Самый цвет… вполне…
Марфа. Да вот уж три года замужем.
Мирон. Все-таки женщина в полном своем удовольствии; а мы-то с Евдокимом Егорычем уж скоро грибы будем. Старый-то на молодой женится, думает, что сам помолодеет; а заместо того еще скорее рушится, в затхлость обращается.
Марфа. Почему вы так полагаете? Отчего ж бы это?
Мирон. От сумления.
Марфа. Может быть, и правда ваша.
Мирон. Старый человек понимает, что молодая его любить как следует не может; ну, и должен он всякий час ее во всем подозревать; и обязан он, коли он муж настоящий, за каждым ее шагом, за каждым взглядом наблюдать, нет ли какой в чем фальши. А ведь это новая забота, ее прежде не было. А вы сами знаете: не лета человека старят, а заботы.
Марфа. Да, уж настоящего спокою нет.
Мирон. Какой спокой! И я про то ж говорю. Я теперь Евдокима Егорыча — ох! как понимаю. Опять же не из своего круга взята.
Марфа. Какого вам еще круга? Маменька их в заведении, которое для барышень, главная начальница.
Мирон. Мадамина дочь, вроде как из иностранков.
Марфа. Вы это напрасно… Только что обучена на всякие языки, а природы нашей, русской.
Мирон. А промежду себя они?..
Марфа. Ну, конечно, не так, как молодые…
Мирон. Контры выходят?
Марфа. А все ж таки…
Мирон. Стражаются?
Марфа. Что вы, как можно! Несогласия между ними незаметно.
Мирон. И часто у них это бывает?
Марфа. Что?
Мирон. Стражение?
Марфа. Да что вы, какое стражение? Из-за чего им? Живут как следует, как все прочие господа.
Мирон. Ведь вы правды не скажете: женская прислуга всегда за барыню; плутни у вас заодно, а за маклерство вам большой доход. У Евдокима Егорыча, как я вижу, нет никого, чтобы преданный ему человек был: поберечь его некому. Значит, Евдокиму Егорычу верный слуга нужен. Я теперь понял из ваших слов все дело.
Марфа. Вы зачем же к Евдокиму Егорычу?
Мирон. Слышал, что у них камардина нет; так хочу опять к ним проситься.
Марфа. Теперь гости у нас; а подождите немножко в кухне, Мирон Липатыч, по времени я доложу.
Мирон. Что же не подождать! Екстры нет, больше ждали.
Стыров
Будем продолжать прежний разговор. Я похож на нищего, который вдруг нашел огромную сумму денег и не знает, куда с ними деться, как их уберечь; все боится, чтоб их не украли.
Коблов. О чем вы жалеете, в чем вы раскаиваетесь, я не понимаю.
Стыров. Ну, положим, что я не жалею и не раскаиваюсь; довольно с меня и того, что я чувствую неловкость своего положения. Вы, я думаю, понимаете, что человеку с моим состоянием весьма естественно желать себе спокойствия и всякого удобства.
Коблов. Как не понимать! Но вы меня извините, я никакой неловкости, никакого неудобства в вашем положении не вижу.
Стыров. О таком деликатном предмете, разумеется, я могу говорить только с одними вами: у нас общие дела, общие интересы, и уж мы привыкли поверять друг другу то, что для посторонних должно оставаться тайной.
Коблов. Уж позвольте и мне говорить с вами откровенно. Вы знаете, как я глубоко уважаю Евлалию Андревну: поэтому, чтобы не стеснять себя в разговоре, мы будем говорить не о вас и не о ней собственно, а вообще, то есть о всяком муже и жене, какие бы они ни были.
Стыров. Хорошо. Вы, я думаю, знаете сами, что для счастья в супружеской жизни весьма важно, чтобы выбор с обеих сторон был непринужденный и вполне свободный.
Коблов. Да, это условие нелишнее, хотя нельзя сказать, чтобы необходимое.
Стыров. А ведь Евлалию Андревну выдали за меня почти насильно. Мать до двадцати пяти лет держала ее взаперти и обращалась с ней, как с десятилетней девочкой. Я ее купил у матери.
Коблов. Да хоть бы украли. Ведь вы венчаны, значит, вы находитесь в положении мужа и жены. Отношения эти известны, определены, и задумываться тут не над чем.
Стыров. И притом неравенство возрастов…
Коблов. Да ведь она видела, за кого идет.
Стыров. Не видала, я ослепил их с матерью. Когда я нечаянно познакомился с ними, меня сразу поразили некоторые особенности в характере Евлалии. В ней было что-то, чего я не встречал в других девушках; а я их видал-таки довольно на своем веку. Быстрые перемены в лице — то оно как будто завянет, то вдруг оживится и осветится; порывистые движения, короткое, судорожное пожатие руки при встрече; прямая речь, без всякого жеманства, и почти детская откровенность. Все это вместе было довольно привлекательно. Но ведь не влюбился же я — в мои годы этого не бывает, — я просто захотел приобресть ее, как редкость. И упрекаю теперь себя за это, как за поступок неосторожный.
Коблов. Напрасно.
Стыров. Я пошел путем прямым и верным; я не давал опомниться им с матерью: бывал у них по три раза в день, делал безумные траты для их удовольствия, осыпал подарками… И вот в результате: старый, постоянно занятой делами муж и молодая, страстная и способная к увлечениям жена.
Коблов. Что ж из этого? К чему эти признания? Я и без вас знал, что мужья и жены не всегда бывают равны возрастом и одинаковы характером. Я опять-таки повторяю: ведь вы венчаны, значит, вы стали в известные отношения друг к другу — вы муж и жена. Эти отношения уже определены, и они одинаковы и для молодых и для старых, и для страстных и для бесстрастных. Муж — глава, хозяин; а жена должна любить и бояться мужа. Любить — это надо предоставить жене: как ей угодно, насильно мил не будешь; а заставить бояться — уж это дело мужа, и этой обязанностью он пренебрегать никак не должен.
Стыров. Но ведь она молода, ей жить хочется… Когда войдешь в ее положение…
