генералами, правительственными чиновниками. Женщин было мало. Обращение с женщиной в Китае восточное. Помню, как с диким гневом накинулся наш начальник клуба на свою жену, кокетливую китаянку, которая пыталась помочь мне завязать галстук. Он отшвырнул женщину и свирепо пояснил: «Я азиат». Наша группа направилась к левому столу, где организаторы банкета установили таблички с фамилиями приглашенных, предварительно взяв у нас их список. Я долго искал свою фамилию, но безуспешно. Выяснилось, что буква «П» у китайцев вообще не принята и моя фамилия звучит как «Бенов». Под этой фамилией я и уселся среди наших ребят. Правда, здесь впервые появился мой постоянный спутник, своеобразная банкетная рыба-прилипала, молодой китайский генерал, хорошо говоривший по-русски, выпускник советской академии, перебежавший в армию Чан-Кай-Ши из Красной Армии Джуде. Китайцы вообще нам не очень доверяли. Например все присматривались к одному из наших техников по вооружению, монголоидное лицо которого делало его очень похожим на китайца. Так вот, этот генерал на всех банкетах оказывался рядом со мной для присмотра, многое мне переводил и рассказывал о присутствующих людях и обстоятельствах их появления на банкете, даже критиковал некоторых и в конце концов мы почти подружились. Батицкий рекомендовал мне этого генерала как «не опасного», но советовал быть осторожным.
Банкет открыл президент Китая, что-то проквакавший тихим и слабым голосом, сорвав жидкие аплодисменты. Выступивший за ним Чан-Кай-Ши — среднего роста, лысый китаец, обыкновенной наружности, обладатель идеально ровных вставных зубов, проквакал свою речь гораздо бодрее и напористее, да и хлопали ему погуще. Только вот конфуз: лысую голову Чан-Кай-Ши, от которого я сидел в метрах шести, облюбовала большая зеленая муха, все норовившая совершить посадку на лысину главнокомандующего китайской армии, примерно с той же степенью упорства, с которой мы сажали свои «Чижики» на разбомбленные японцами аэродромы. Муха прицепилась к Чан-Кай-Ши, как японцы к Китаю — норовила еще и полазить по бильярдному шару головы и китайский диктатор постоянно от нее возмущенно отмахивался.
Вообще мухи в Китае целая проблема — их масса: больших и маленьких. В первый день после нашего прилета в Бешеи к каждому из наших летчиков даже приставили специального слугу — боя, который отгонял от него мух, особенно опасаясь заразных и поддавал вспотевшему волонтеру веером прохладный ветерок. Было неплохо, но скоро надоедает, когда за тобой без конца бродит китаец с веером, да и не к лицу это советскому человеку.
Банкет продолжался. Какой-то пространный приказ зачитал китайский генерал, очень медленно, поводя глазами по свитку, исписанному иероглифами с правой стороны по вертикали. Чан-Кай-Ши поднял хрустальную рюмку на длинной ножке и произнес тост. Наши рюмки были уже налиты коньяком, и мы дружно выпили по маленькой. За спиной каждого из нас стоял официант, который сразу же наполнял рюмку из бутылок, стоявших на столике за его спиной. Начали подавать холодные закуски. Очень трудно было выполнять наставления Панюшкина, который наказывал лизнуть, куснуть и в сторону, чтобы оставить место в желудке для банкета в посольстве. Как было удержаться от такого изобилия, когда еще совсем недавно, на курсах командиров звеньев в Каче в 1934 году, во время голода я три раза в день «молотил» авиационную перловую — АП-3, да еще в таких количествах, что в нашей стенгазете изобразили слушателя, рассматривающего зерна перловки в своей тарелке через микроскоп. А китайцы подавали разные сорта и виды рыбы: соленую, консервированную, жареную. Эта напасть растянулась на десяток названий. Ели по европейскому обычаю с вилкой и ножом. После рыбы пошли разные сорта птицы: курица, фазан, гусь, утка, по разному приготовленные.
Курицу, как известно, едят руками, после чего полагалось вымыть кончики пальцев в пиале с марганцевым раствором, стоящем возле каждого прибора и вытереть их о салфетку. Правда, нас забыли об этом предупредить.
Саша Кондратюк, у которого видимо пересохло во рту, взял эту пиалу и на глазах обалдевших китайцев выпил граммов триста марганцевого раствора, поцокав при этом языком: «Кисловато!» Китайцы переглянулись и улыбнулись. Официант принес новую пиалу с марганцовкой и сообщил, что «Чифань ми ю» — «Пить нельзя!» и банкет пошел своим чередом. Шестьдесят блюд прошли перед нами, как на конвейере. Если гость, отведав блюдо, клал сверху вилку, то бой сразу уносил тарелку и приносил новое блюдо. Мне трудно перечислить все, что подавали в тот вечер. А еще говорят, что русские чревоугодники. Правда, хлеба не было. Банкет завершался фруктовым конвейером и взбитыми до воздушного состояния сливками. Я отдал должное апельсинам и тютзам.
В разгар ужина я обратил внимание, что на меня с интересом поглядывают и улыбаются несколько китайских генералов за одним из соседних столов. Я принялся выяснять причину такого внимания у «рыбы-прилипалы». Китаец сообщил мне, что я понравился этим людям, и они хотят выпить со мной за дружбу. Мой сосед объяснил, как это делается: я налил в рюмку немножко коньяка и поднял ее в знак приветствия. Китайские генералы сделали тоже самое — мы встали и раскланялись. Потом выпили за дружбу. Так делали и многие другие из числа китайцев, присутствовавших на банкете. Эту процедуру я повторял раза четыре с различными «доброжелателями». Мой сосед таким образом объяснил причину проявляемой ко мне симпатии: оказывается кончики моих ушей и брови находятся на одном уровне, что по китайским приметам является признаком нормального и симпатичного человека.
Я обратил внимание, что не один я нравлюсь кое-кому. Степа Супрун уже успел познакомиться с министром авиации Китая мадам Чан-Кай-Ши, приезжавшей на аэродром и, конечно же, не миновавшей Степу — единственного из всех нас владевшего английским языком и сейчас они подозрительно часто и согласованно перестреливались взглядами. Степан был красивый мужик, а главное — бывавший за рубежами, видавший виды, раскованный и напористый, без всяких провинциальных комплексов. Эти взгляды будут иметь впечатляющее продолжение.
Настоящей хозяйкой банкета мадам Чан-Кай-Ши показала себя во время лотереи, организованной в середине вечера. Должен сказать, что я постоянно посматривал в сторону Батицкого и даже подходил к нему по его сигналу, докладывая, что все идет нормально. Видимо меня заприметили. Во всяком случае, когда была объявлена лотерея, то китаец, несущий поднос, полный скрученных бумажек с номерами, подошел сразу ко мне и тихонько подсказал, чтобы я взял сверху бумажку, стоящую «руба». Это оказался номер первый и выигрышный. Я прошел к мадам Чан-Кай-Ши и получил из рук этой красивой китаянки свой выигрыш: комплект шелковых принадлежностей для спальни, шелковые простыни, пододеяльники, наволочки, шторы на окна, салфетки и другую мелочь — все расшитое изображением птиц, поющих в весеннем саду, вышитых гладью по шелку. Когда уже дома я сообщил жене, что передаю ей подарки от мадам Чан-Кай-Ши, то Вера назвала ее «мерзавкой» — глубины женской психологии неисповедимы.
Наступило время нашего отъезда в советское посольство. Личный состав сконцентрировался у выхода из дома для приемов. Несмотря на все предупреждения Панюшкина, мы слегка поднагрузились. Но мина замедленного действия под названием Иван Корниенко пока вела себя спокойно. Автомобили быстро домчали нас на высокую гору к советскому посольству.
Была полночь. В просторных залах накрыты столы, уставленные отечественными яствами, за которыми, не дожидаясь посла, его аппарат уже активно пил водку, закусывая балычком и икоркой. Многие расхаживали, покуривали и разговаривали, собираясь кучками. Гришу Воробьева, меня, Костю Коккинаки и Супруна, посол пригласил в отдельную комнату, где был накрыт стол человек на восемнадцать и уже восседала часть гостей: семья посла, Батицкий, какие-то наши генералы в гражданском, приехавшие с передовой. Наши летчики остались в общем зале.
Не успели мы у себя в комнатке выпить пару рюмок и немножко закусить, как в зале раздался какой- то подозрительный шум. В ходе танцев кто-то кого-то толкнул. Я заволновался — не мои ли ребята «выступают» и вышел в общий зал. С моими ребятами был полный порядок, если не учитывать, что измучившись относительным воздержанием на китайском банкетике летчики Саша Кондратюк, Иван Корниенко и Петр Галкин, самые заядлые пьяницы нашей эскадрильи, образовав далеко не святую троицу, отводили душу, употребляя водку фужерами. Я подошел к ним и попытался урезонить. Кондратюк заявил, глядя на меня сильно помутневшими глазами: «Тебе что, комиссар, жалко? Ну и надоел ты нам! Туда не иди, того не делай. У китайцев нельзя было выпить, но здесь мы дома».
Но не драться же мне было с ними? Я их немножко повоспитывал и отправился в посольскую комнату, имея неосторожность сообщить, где я если что. Не успели мы выпить еще по рюмке «в узком кругу ограниченных людей», как дверь привилегированной комнаты распахнулась, и в нее солидно вошел Иван
