Павлика Морозова.
В ГПУ, красивом двухэтажном особняке по улице Красной, дядька Сафьян уже бывал: дня три просидел в подвале вместе с купцом Савушкиным. Последователи Робин Гуда, морившего голодом монахов в целях получения хорошего выкупа за них, ахтарские ГПУшники пытались проделать подобный же эксперимент с двумя ахтарскими предпринимателями. Но если небольшой ростом и худосочный Савушкин на третий день покаялся и сдал кое-какое серебро, дядька Сафьян, мобилизовав внутренние жировые резервы, решил держаться до конца. И ГПУ вынуждено было отступить перед всей мощью стотридцатикилограммового дядькиного живого веса.
Возможно, именно поэтому и оказалась в нашем доме злато да серебро. Казалось, кто бы мог подумать, что подобное может водиться в нищенствующей многодетной семье погибшего красноармейца? Но дядька самым фатальным образом недооценил роли подрастающего и массами вливающегося в ряды экспроприаторов юного поколения, которому большевики и коммунисты уделяли так много внимания в своей воспитательной работе. По-моему, в нашем национальном характере и политике довлеют две пламенные страсти: стремление к экспроприации и поиск дураков. Если люди отказывались быть ограбленными, то их просто убивали, а если не хотели быть дураками, то их дураками делали насильно. Ну, как еще назовешь советского колхозника, получавшего за тяжелый труд с утра до вечера копейки и граммы зерна? Вот и получается, что очень плохо приходилось стремлению Пановых, да и всего русского народа, к свободе, когда сталкивалось оно со стремлением к поискам дураков, свойственным нашей истории. Ведь если прочитать ее внимательно, то она только и состоит из мучений одних: людей, то забивающих сваи, стоя по пояс в холодной воде Невы в Петербурге, то не разгибающих спины на хлебном поле, то массами погибающих за какие-то малопонятные им интересы государя, атакуя немецкие позиции практически с голыми руками, то распахивающих, как впоследствии выяснилось, никому не нужные целинные земли, живя зимой в палатках, зато с бодрыми песнями, то погибающих в восемнадцать лет в никому не нужной знойной горной стране, и сытой вольготной жизнью других, посмеивающихся над дураками, которых так легко обмануть и заставить отдать жизнь непонятно за что. Не стану далеко уходить в прошлое. Слышал ли кто-нибудь, чтобы гроб парня, погибшего в Афганистане, прибыл в дом хотя бы средней руки руководителя? Не слышал? Ну, то-то же. Жива она, эта российская манера искать дураков, и дураки до последнего времени находились, да и сейчас находятся. Что поделаешь — страна дураков. Таким бывает и воздаяние дуракам — высокомерие, насмешка, забвение. Проблема настоящей перестройки, как каждому понятно, проблема резкого поумнения трехсот миллионов людей на шестой части земного шара. Проблема непростая.
Как бы там ни было, но в ЧК-ГПУ дядьке больше не хотелось. Видимо он решил все возникшие с купцом Савушкиным проблемы путем междусобойных переговоров. Но сердце предпринимателя все-таки ныло. Дядька поспешно забрал из нашей хаты золотишко и остатки серебра и ходил хмурый. Случай восстановить равенство дебета и кредита, наложив на нас финансовые санкции, предоставился ему в конце этого же голодного 1921 года.
Незадолго до уборки урожая он заявился в нашу хату и потребовал у матери представить наличие продовольственных запасов. Вся наша семья целиком состояла из слабых, вели мы себя робко и приниженно: лохмотья и бедность не располагают к чувству собственного достоинства. Прабабушка Татьяна уже умерла, а Иван еще не подрос, и потому нас грабил, кто хотел. Особенно родственнички. Обнаружив наличие в нашей хате целых шести мешков зерна, добытого летом на своем поле и хранимого между деревянными кроватями местной работы с великим бережением, как единственный источник существования для пяти сирот и их матери, дядька возмутился подобным гурманством и заявил, что четыре мешка он забирает. Так и сделал. Отвез четыре мешка нашего зерна на мельницу и полученную муку презентовал дальней родне, сестре своей жены, у которой хата была полна взрослыми сильными работниками. Таким образом, шаловливые ручонки Ваньки стоили нам, детям, почти месячной голодной диеты, которой наверняка позавидовали бы многие нынешние горожане, мечтающие похудеть — в ограниченном количестве ели макуху. Кто не знает, поясняю, что это отжимки после того, как подсолнечные семечки побывали под прессом и отдали из себя все полезное в виде растительного масла. Макуха, которой обычно кормили скот, и помогла нам дотянуть до нового урожая.
Очевидно, помог нам и Николай Угодник, икона которого висела в углу хаты, а потом прикрывала яму для сохранения золота, которую всю ночь копали до самого позднего зимнего утра, а потом замазывали сверху глиной мать с дядькой.
Но как говорят: «Кто с чем играется, тот тем и порежется». Могучая объемистая фигура моего дядьки Григория Сафьяна, типичного кубанского жлоба, исчезла с исторической арены из-за той самой слабости, ради которой он и жил — обжорства. В 1936 году он заболел брюшным тифом, что было уже значительной редкостью. Врачи спасли пятидесятишестилетнего Григория — дело пошло на поправку. Как известно, после тифа, который истончает кишечник, длительное время нужно находиться на диете. Однако подобные лекарские выкрутасы, к которым Сафьян, как и большинство ахтарского населения, относился с известным презрением, считая доблестью и геройством делать все наоборот, были не для Григория. Феня, регулярно появлявшаяся под окнами больницы вместе с моей матерью, исповедовавшие христианские принципы на кубанский лад: поругаться, высказать в резкой форме все, что друг о друге думают, а иной раз и прилюдно показать голую задницу на базаре, а потом помириться, получила спецзадание: «Принесты шось поисты». Это задание воплотилось в пятке отборной жирной тарани, купленной у рыбаков и собственноручно поджаренной Феней, десятке малосольных огурцов и краюхе хлеба. Я думаю не нужно убеждать читателя, что всю эту провизию Григорий умял за один присест, отчего и умер, вследствие разрыва кишечника, в страшных мучениях и совершенно неожиданно для врачей и самого себя. Геройская, типично славянская смерть. Могу ее сравнить лишь с кончиной одного из Героев Советского Союза, похороненного на Лычаковском кладбище во Львове, который, будучи в сильном подпитии и улегшись на скамейку в парке, захлебнулся собственной блевотиной.
Не могу не вспомнить, в качестве надгробной эпитафии Григорию Сафьяну, что как-то десятилетним мальчиком осмелился попросить у него купить мне сапоги, чтобы ходить в школу. Григорий, в своей обычной манере, грубо и популярно, объяснил мне, что он сам в школу не ходил, и денег у него для меня нет. Не знал бы я о дядькином золотишке… Вот и задумываешься: какую же свободу отыскали на Кубани мои предки? Кое-кто свободу наедаться и напиваться до отвала. Впрочем, у каждого свое представление об этом прекрасном положении, которое, как известно, прежде всего, состояние внутреннее.
Могила Сафьяна затерялась на ахтарском кладбище. Не принес счастья он и своей жене Фене- Феодосии, женщине старательной, аккуратной, доброй — не раз наливавшей мне тарелку борща, которая очень кстати приходилась в прилипающем к позвонку желудке. Сначала Григорий, очень смахивающий в проявлении своей мужской страсти, да и в ее возможностях, на племенного бугая, буквально перевернул ей все женские внутренности, после чего у Феодосии вынуждены были удалить матку, а потом сделал просто прислужницей своего огромного чрева. После его смерти ее племянница Катерина Петрак уговорила продать дом и двор, пошедшие за копейки, предложив жить вместе. Но ловкая Катюша выманила у тетки вырученные деньги и прогнала ее со двора. Феодосия не выдержала нервного потрясения и заболела психически. Ее приняла в свой дом моя сестра Ольга. Но вскоре после того, как Феодосия пыталась среди ночи развести костер на полу хаты, чтобы приготовить завтрак и ее поведение стало опасным для жизни моей племянницы, тогда совсем маленькой Люси, Ольга вынуждена была вернуть ее Катюше. Бедная тетка ходила забирать свой дом, где на законном основании жили совсем другие люди. Конечно, безуспешно.
Всегда удивлялся, за какие копейки и какую дрянь и рухлядь мои земляки, используя примитивный обман и коварство, губили друг друга. Когда в 1942 Ахтари заняли немцы, то они собрали и расстреляли где-то за станицей всех душевнобольных. Постигла эта участь и Феню. Земля ей пухом. Так оборвался род Сафьянов, оторвавшихся от своих фастовских корней и пришедших на Кубань искать воли и счастья.
Тяжелые времена, которые обрушились на нашу семью, продолжались. В школу я сумел пойти только в 1926 году, а в 1919 году мать наскребла последние рубли, кое-какую припрятанную одежонку, еще из приданного, и отправилась на базар. Сосед, один из друзей отца, помог выбрать на базарной площади, где продавали животных, доброго буланого коня, довольно молодого — четырехлетнего. Об этом коне до сих пор вспоминаю с нежностью, которой не понять городскому жителю. Вскоре этого коня сменил гнедой. Гнедого коня, огромное доброе животное с одним яичком — гелуна, мы выменяли у хозяина, привезшего лошадей с Украины на продажу, за четыре мешка ячменя. Эти добрые смирные кони стали незаменимыми
