окрестности, бомбили наши аэродромы, а мы, пытаясь им помешать, гонялись за ними. Но разница в возможностях техники была так велика, что дай Бог самим остаться живыми. Однако, низкая эффективность нашей работы, конечно же, не устраивала ни китайцев, не наших военных советников.
Из всех трех эскадрилий современные самолеты И-16, были только в невезучей эскадрилье из Воронежа, которую после описанного мною столкновения над рекой Хуанхе и гибели комэска, возглавил осетин, капитан Дайбциев — хороший, компанейский парень. Они базировались с нами на Бешеи и, продолжая неудачную традицию, разбили еще два самолета при взлетах и посадках. У них оставалось всего шесть-семь машин. Но и их мы решили использовать с умом. Наш план состоял в следующем: «Чижики» барражируют по секторам и мешают японцам, а И-16 эскадрильи Дайбциева будут перехватывать их на подходе к цели и стараться поразить — скорость И-16 позволяла довольно долго гнаться за бомбардировщиками и вести по ним огонь.
Так мы и сделали. Во время ближайшего налета эскадрилья Дайбциева ушла на вольную охоту. Увлекшись погоней за японцами, эскадрилья рассыпалась в воздухе и возвращалась на аэродром поодиночке. Вернулись все кроме Дайбциева. Мы принялись мигать прожекторами, обозначая аэродром, когда поняли, что комэск сбился с курса. Никто не знает, как протекали события, но очевидно дело было так: горячий и смелый парень Дайбциев, увлекся погоней за японским бомбардировщиком и потерял наземные ориентиры. Лунной ночью он блуждал вдоль русла Янцзы, боясь от него оторваться и слишком поздно обнаружил световую иллюминацию на нашем аэродроме, где через два часа после исчезновения Дайбциева установилась тягостная тишина-запас бензина у комэска уже закончился и было предчувствие грядущей беды. В условиях Китая, где не было железных дорог, помогавших летчику ориентироваться в горах, надежд на благополучное приземление было мало. К сожалению, наши плохие предчувствуя оправдались. Километров за 20 до нашего аэродрома у Дайбциева остановился двигатель — закончился бензин. Комэск покинул самолет и спускался на парашюте. К несчастью, приземление состоялось почти на самой верхушке девяностометровой скалы, которая опускалась к земле под углом в 80-т градусов, и пока Дайбциев докатился до земли, ударяясь о камни, он был уже мертв. Утром, его, завернутого в парашют, принесли на носилках китайские крестьяне. Мы приобрели китайский гроб, в каких хоронили богатых людей, с толщиной дубовых стенок в добрых двадцать сантиметров, покрашенный коричневой краской и даже полакированный. Метрах в сорока от нашей фанзы-клуба начиналось старинное китайское кладбище. Мы нашли подходящее место и вырыли, по китайским обычаям, неглубокую, всего в метр, могилу, куда и определили комэска Дайбциева, навечно ставшего частью китайской земли. Гроб был настолько тяжел, что мы ввосьмером с трудом справлялись. Комиссар эскадрильи покойного Дайбциева, летчик и старший политрук Журавлев, сказал напутственное слово прощания и прикрепил к скромному обелиску латунную табличку с надписью, что никогда китайский народ не забудет советских героев, отдавших жизнь за его свободу и независимость.
Для нашей группы наступили невеселые времена. Казалось, смерть Дайбциева стала началом целой цепочки несчастий. Правда, эти несчастья провоцировались действиями руководства на месте, которым нужно было рапортовать выше о нашей доблестной деятельности, да о результатах работы лучшей в мире, как уверяла наша пропаганда, советской авиации.
Вроде бы гибель Дайбциева должна была навести всех на мысль о необходимости детального и длительного изучения театра военных действий нашими летчиками. Но, как рассказывали мне в аппарате главного военного советника, Чан-Кай-Ши, закупившему в Советском Союзе большую партию дальних бомбардировщиков, хотелось поскорее проучить японцев и продемонстрировать им мощь Китая, который теперь имеет машины, способные летать чуть ли не до самой Японии. Пришла очередь и наших бомбардировщиков. Было решено нанести удар по японским аэродромам, откуда их авиация проявляла все большую активность, несмотря на наш возрастающий отпор. После периода напряженной подготовки, китайские бомбардировщики советского производства «ДБ-ЗФ» в количестве двадцати самолетов приготовились нанести восьмого августа 1939 года удар по японским аэродромам в городах Юнчен и Ханькоу.
На первом базировались истребители, а на втором бомбардировщики, налетавшие на наши аэродромы. Должен сказать, что при полете на такие большие расстояния, более тысячи километров, да еще в первый раз, следовало бы послать сначала небольшое количество бомбардировщиков. Ведь если японские пилоты, прилетавшие к нам, летали в небе Китая не первый год, то наши еще не успели толком изучить театр боевых действий. Конечно, делали, что могли, старательно заправляли самолеты горючим и загружали бомбами, разыгрывали разные ситуации по дрянным, китайским картам. И все-таки, полет такого большого количества бомбардировщиков сразу, над мало изученной территорией, находящейся в руках врага, был штукой чрезвычайно опасной.
Но поначалу нашим бомбардировщикам, как нередко случается с неопытными людьми, впервые севшими играть в карты, везло. Так вот, восьмого августа 1939 года, когда в Европе все больше сгущались военные тучи, Гитлер предъявлял польскому правительству один ультиматум за другим, два десятка наших бомбардировщиков, ночью, чтобы бомбить на рассвете, взяли курс на японские аэродромы, до которых было 1200 километров или пять часов лета. Первый бомбовой удар совершенно ошеломил японцев, не ожидавших чего-либо подобного. На аэродроме в Ханькоу наши бомбы, по донесениям китайской разведки, уничтожили и сильно повредили до пятидесяти самолетов противника, да плюс к этому они угодили в столовую, где завтракал летно-технический состав. Китайцы докладывали, что было убито до сорока японцев и много ранено. Наши бомбардировщики благополучно возвратились на свою базу, пробыв в воздухе более тринадцати часов без посадки. Конечно, удар наших коллег, базировавшихся на аэродроме Монино под Москвой, нас сильно ободрил. Да и мы почувствовали его практические результаты. После «работы» Кулишенко японцы две недели не появлялись над нашими аэродромами.
Китайские газеты громко трубили победу, возвещая о грандиозном успехе их авиации. Назывались совершенно фантастические цифры потерь японцев. Судя по китайским газетам, Японские острова вот-вот должны были подвергнуться мощным ударам китайских бомбардировщиков, которые, впрочем, были китайскими лишь относительно. И, действительно, как рассказывали мне коллеги из бомбардировочной авиации, этот вопрос изучался, и даже отрабатывался. Помню, на нашем аэродроме приземлялись и дозаправлялись три самолета ДБ-ЗФ, которые разошлись по разным направлениям: один в район Тайваня, другой Шанхая, а третий в сторону Японии. Как рассказывали мне люди, бывшие в тех полетах, нашим бомбардировщикам действительно удалось добиться выдающихся результатов. До Японии и Тайваня оставалось всего — ничего. Все эти смешанные, советско-китайские экипажи благополучно вернулись на свои базы, вновь дозаправившись на нашем аэродроме Бешеи, после чего взяли курс на Ченду.
Немного отвлекусь от естественного хода событий. У читателя может, естественно, возникнуть вопрос: как же вышло, что обладая такими мощными и дальними машинами, наша авиация подверглась разгрому в первые дни Отечественной войны, после которого оправилась только года через два? Думаю, здесь виноват политический курс Сталина и его окружения, тот самый курс, согласно которому миру предлагалось не видеть разоренного советского села и голода, без конца уносящего миллионы жизней, а замечать лишь успехи какого-нибудь одного совхоза, на поля которого направлялась, чуть ли не половина тракторов, выпускавшихся в стране. Согласно этому курсу не следовало замечать, что большинство населения страны ходит разутым и раздетым, а знать лишь об успехах коллектива ленинградской фабрики «Скороход». Не полагалось думать о миллионах людей, погибающих в ГУЛАГе, а следовало радоваться Сталинской Конституции. Именно поэтому и в авиации положено было думать об удивительных возможностях нашей дальней авиации, самолеты которой летают через полюс в Америку и из Москвы до Владивостока без посадки, что всякий раз бывало поводом для оглушительной газетной шумихи, а не о том, что перед тяжелейшей войной наша авиация практически не имела современного истребителя, надежного штурмовика, доведенного до серийного выпуска пикирующего бомбардировщика, всего того, что в германской армии имелось в необходимом количестве и хорошего качества. У них не было дальнего бомбардировщика, летавшего через полюс в Америку, который был бесполезен на войне, зато были «Мессершмитты» — «МЕ-109», называвшиеся «королями воздуха» и десятками сваливавшие с небес огромные неуклюжие «дальнобойщики», на которые наша авиационная промышленность без толку расходовала материальные и людские ресурсы, дабы показать всему миру наши «невиданные достижения». У нас всегда больше заботились о том, чтобы показать, а не сделать.
Конечно, успех наших дальних бомбардировщиков при налете на Ханькоу во многом объясняется
