тоже. Под ногами Птицелова стелилась серая земля. Не земля - спекшаяся корка.
А косточек всякого разного зверья, помершего здесь в разное время… Куда ни посмотришь - косточки, растрепанный мех полуистлевших шкурок и оскаленные клыки.
Потом заблестело, зарябило, будто впереди озеро было.
Птицелов увидел Стеклянную Плешь - километровое пятно блестящего шлака. Рядом с проплешиной нельзя было долго оставаться ни человеку, ни мутанту. Ни зверю, ни гаду. Здесь невидимое зло, погубившее миллионы душ, а детей тех немногих, кто умудрился выжить, - искалечило и обезобразило, было по-прежнему сильно.
На берегу этого неподвижного озера сидел щуплый человечек.
Бесформенное платье из мешковины. Линялый платок на лысой голове. На тонюсеньких ногах - разбитые ботинки военного образца.
- Лия! - позвал Птицелов.
Он уже не шел, он бежал, поднимая за собой пыль.
Лия обернулась. Посмотрела на Птицелова долгим взглядом, словно силилась узнать, кто-то к ней несется. Словно вдруг позабыла Птицелова.
…И совсем была бы она хорошенькой, если бы по опухшие веки и раздутые от рождения надбровные дуги. Если бы не молочная бледность кожи и сетки порванных сосудов на щеках. если бы не болезненная худоба…
- Ополоумела, девка! - выпалил с ходу Птицелов. - Ты как сюда забрела? Рыба малоумная!
Лия отвернулась, поглядела на свое расплывчатое отражение в зеркале неживого озера. Птицелов уселся рядом, схватил ее за хрупкие плечи, развернул к себе. Пылко обнял, затем отстранил. Оглядел с ног до головы: цела ли? не обидел ли кто?
- Никогда! - хрипел он ей в лицо и тряс за плечи. - Никогда не ходи сюда больше! Не уходи из города сама! Из дома не выходи сама! Безголовая! Безголовая! Безголовая! Как тебе отец наказывал?
Лия болталась в руках Птицелова безвольной куклой.
- Как ты здесь очутилась? - спросил, переходя на шепот. - Ну?
- Не помню, - ответила Лия, глядя в сторону.
Врет, подумал Птицелов. А ведь знает: мне врать - что воду в ступе толочь. Он поглядел на Стеклянную Плешь. Эта зеркальность… Эта неестественность… От нее кружилась и болела голова. И ни с того ни с сего вспыхивало перед глазами. Какие-то белые вспышки… Скорее бы отсюда…
Сама пришла? Или кто-то помог? Довел кто-то, а?
Не помню.
Врет! Врет!
- Скажи, что ты тут забыла? Нельзя здесь никому быть! Здесь - смерть! Это место даже птицы облетают!
Не отвечает. Отворачивается. Набухает на носу капля крови, срывается тонкой струйкой по синюшным губам. Лия вытирает кровь рукавом: для нее это дело привычное. Вон и рукав давно замызган, щелочью не отстираешь.
- Лия… - простонал Птицелов. Выудил из кармана драной ветровки коробочку. Открыл, вытряхнул на ладонь две пилюли. - Держи! - Птицелов без обиняков всунул одну пилюлю Лие в губы, а вторую разжевал сам.
Рассыпчатая! Горькая! Застревает в зубах и забивается под язык!Зато - верная защита от невидимой дряни, которой пропитаны здешний воздух, земля и вода
- М-м-м… - замычала Лия. Выплюнула разжеванную пилюлю, два раза кашлянула. Задрожала всем телом, отодвинулась от Птицелова, и ее сразу же вырвало.
- И весь день ни крошки не съела… - укоризненно проговорил Птицелов.- Ну нельзя же так…
- Ела я.
- Зачем ты обманываешь?
Птицелов снова сграбастал Лию за плечи.
- Так, девка. Идем отсюда.- Поднялся сам, поставил на ноги ее. - Здесь и здоровому станет дурно. А тебе, чихалка, и подавно.
- Брось. Оставь, - попросила Лия вялым голосом. - Мне тут лучше.
- Лучше? - удивился Птицелов.
- Мне лучше, - повторила Лия. - Ну, оставь, ну пожалуйста. Мне тут дышать не больно.
И ведь не врет! Птицелов мотнул головой. Как такое может быть? Обманула саму себя да поверила? Ну, наверное…
Лия поглядела Птицелову в глаза. И Птицелов вдруг увидел, что зрачки у нее серебрятся, как серебрится, отражая Мировой Свет, проклятая проплешина, как светятся зрачки лесных упырей.
Стало холодно отчего-то Птицелову. Хоть и ветром горячим из пустошей веет. И штаны добрые на Птицелове, и куртка, какая-никакая. Л заледенело в груди, точно под ребрами стужа зимняя поселилась.
Ну ладно. Ты это… Пойдем, что ли…
Лия вдруг выгнулась дугой, повисла на сильных его руках. Посмотрела за спину Птицелова и улыбнулась, не стесняясь плохих зубов. Никогда еще Птицелов не видел, чтобы она так кому-нибудь улыбалась.
Птицелов обернулся.
На дальней стороне проплешины - на противоположном берегу застывшего озера - стоял человек. По крайней мере, издалека чужак выглядел, как человек. Только был он явно выше обычных людей: здесь и расстояние не могло обмануть. «Мутант, - подумалось Птицелову. - Другие тут не ходят…» В руках человек сжимал нечто длинное, блестящее с одного конца. Топор с широким лезвием?
И тут Лия принялась царапаться и отбиваться. Располосовала Птицелову щеку, едва глаз не выдрала. Хватанула зубами за жилистое запястье - и до крови.
- Пусти! Пусти! Ненавижу тебя! - выплевывала она обидные слова окровавленным ртом. - Чтоб ты сдох, упырище косолапый!
Птицелов не проронил ни звука. Он даже не поглядел на беснующуюся девчонку. Взял ее в охапку, особенно не церемонясь. И потащил назад - в разрушенный город.
Подальше от Стеклянной Плеши, возле которой смерть - в своем праве. Подальше от высокого незнакомца с топором.
Дядька Киту, не делал я Лие ничего дурного.
Птицелов сидел на земле, повесив голову. И боку, куда ему ткнули мотыгой, горело огнем. Киту стоял над Птицеловом: чешуйчатые руки (крещены на груди, и без того кривое лицо от негодования вот-вот развалится на две половины. Рядом с Киту переминались с ноги на ногу сочувствующие. Таких набралось около десятка. Кое-кто, предвкушая потеху, прихватил с собой дедовское ружье.
Ничего дурного я с ней не делал, - повторил Птицелов. - Ты ведь меня знаешь, я ведь никогда не вру…
А чего харя разукрашена, а? - зазвучал визгливый голос соседки Киту - свинорылой Пакуши. - Кому ухо чуть не оторвали, а? У кого лапищи покусанные?
- Да, ты уж объясни толком, Птицелов… - забубнил Хлебопек.- Нехорошее дело выходит. Разобраться бы надо…
Разобраться! - простонал Птицелов. - хотя бы сперва разобрались, а уж потом мотыгой тыкать! - Он с мольбой поглядел на Киту. - Не уводил я Лию за пустыри! Не делал я этого! Нашел я ее там! Нашел! Дома Лии не было, и вроде сердце екнуло. Помнишь, дядька Киту, ты сам запретил ей куда-то уходить, потому как зачастила она на окраины?
Уходила она на пустыри, Киту? - стали спрашивать отца Лии. - А чего она забыла на пустырях, Киту?
Ответил не шибко разумный юнец Рудо - вроде обычный человек на вид, но два и два сложить не может. Работал он золотарем, потому был вечно грязен и вонюч.
А крысы всегда из дома уходят, когда смерть свою почуют.
Свинорылая Пакуша отвесила Рудо звонкий подзатыльник и отправила «в массаракш».
