Ах, ряды золотых окон маршировали вдоль пустых улиц.
Когда окна миновали, Тесла начал скучать.
И тогда он развернул газету.
Газета называлась «Нью-Йорк сан».
Пролетая на высоте второго этажа сквозь спящий Нью-Йорк, он читал «Приключения Маленького Нимо в Стране снов».
В начале каждого выпуска этого волшебного комикса Маленький Нимо попадал в царство короля Морфея.
Это было знакомо. Это было так знакомо!
Некогда Никола был ребенком, и свет неожиданно заливал его в кровати. И тогда из золотого света в центре мира начинали появляться картины. Он летал среди взрывающихся звезд и глубоководных рыб. Слева был день, справа — ночь. Он видел страны и города. Он видел площади и людей на них, говорящих на разных языках. Он видел священных обезьян Бенареса. Он пролетал от Самарканда до Японии. Никола парил над миром, управляя полетом из точки в груди. Он хотел вернуться в свою кровать в Лике, но та кровать была в тысячах миль под ним. Не было возврата блуждающему духу.
Унесен. Унесен.
Каждый раз, когда в ночном поезде в Уорденклиф оказывались Никола Тесла, Маленький Нимо и Принцесса Страны снов, они попадали в Ледяной дом…
…В Ледяной дом Царя Мороза. Часы и тени замерзали. Они шли по гладкому бескрайнему ледяному полу, по которому скользили арлекины. Над ними возвышался огромный Царь Мороз с колючим ледяным нимбом. Царь Мороз был похож на Джей Пи Моргана. Мистер Замерзшее Лицо посмотрел на замороженные часы. Время смерзлось. Мистер сказал посетителям: «Здесь правит Царь Мороз. Его манеры холодны. Не здоровайтесь с ним за руку. Его пожатие ужасно».
— Вы увидите, что это самое прекрасное место на всей Земле, — объяснил им придворный Ледышка.
Пальмы напоминали ледяной взрыв.
Мебель была изо льда. Комнаты — изо льда. Люстры — изо льда.
Громогласным шепотом вокруг них скалился Ледяной дом. Придворный Ледышка предупреждал:
— С тех пор как лед загорелся и дом едва не сгорел, курить здесь строго запрещается.
В огромном зале тысячи снеговиков швыряли друг в друга снежками.
Унесены. Унесены.
Поезд остановился.
Маленький Нимо все еще продолжал свой полет на полу возле кровати, закутавшись в стеганое одеяло.
Тесла бросил газету.
Пересел в автомобиль.
Прибыл в Уорденклиф.
Почувствовал смирение в своем ледяном доме.
Под своей ржавеющей железной короной.
Здесь, в царстве холодного огня, он был в безопасности. Здесь он тихо раздевался догола. Острые лопатки торчали там, где когда-то были крылья. Он становился под аппарат и поворачивал выключатель.
Свет начинал подниматься от пальцев ног. Свет заливал ноги, поднимался выше коленей. Потоп внутреннего света…
«О, очиститься от грязных других…»
Циклон света теперь заменял внутренние молнии.
В мире долларов и центов он временами ощущал настоятельную потребность выкупаться в свете. Ураган света огромного напряжения пронесся сквозь его сердце. Чистая сущность света обеззараживала грязь этого мира. Не этот ли вихрь уносил из его мира близких людей?
Ледяная израненная душа Теслы смягчалась.
Искупавшись в холодном огне, он проваливался в летаргический сон.
96. Далекие ритмы
Человек — собрание внешних воздействий. Его желания — желания других. Человек становится ничем, потому что он ничто.
После краха в Уорденклифе дела всей жизни Никола Тесла оборонялся теплом, которое исходило из его желудка, из его существа, из его сердца, из его чакр, из золотого клубка, который катился перед ним, указывая путь.
— Вам, такой бесчеловечной твари, никто не нужен, — оскорбляла его Кэтрин Джонсон.
— Запомни, мы тебя предупреждали! — говорили ему люди.
«Когда тебе плохо, ты слышишь только свою внутреннюю музыку», — шептал он.
Столкнувшись с мощным поражением, создатель автоматона впервые в жизни задумался над древней проблемой свободы воли. С помощью философских спекуляций он скрывал сам от себя правду о поражении, которое не считал справедливым.
Буддисты верят, что души нет и что мир — это смена мгновенных вспышек.
В несуществующей душе философа Николы Теслы все прояснилось. Из центрального источника, который Аристотель называл энтелехией, люди черпали не только энергию, но и мысли, которые звенели в их головах, как трамвай, подъезжающий к остановке.
Его отец за запертой дверью ругался сам с собой на разные голоса.
Уайт был охвачен страстью к сакральным местам на теле женщины.
Явления Данилы в его снах регулировались отдаленными пульсациями.
Любая индивидуальность была взята напрокат, как карнавальные маски.
Люди вибрировали в вибрациях миров.
Печали!
Страсти!
Влюбленности!
Все это в головы и сердца приносили далекие-далекие ритмы осцилляторов.
Следовательно:
На улицах Нью-Йорка усмехались друг другу заводские механизмы, харизматические механизмы держали речи, мелкие механизмы таращились из окон в серебряную пелену дождя. Люди не были автоматонами в водовороте мертвых сил. Механизмы из мяса были частицей мира, насквозь пронизанного связями и в целом — живого. Люди сами замечали ритмы приливов и отливов. Вне всякого сомнения, они замечали, как меняются моды в одежде и другие моды — в их головах.
О, все они приглашены на бал!
И кружатся загипнотизированными толпами.
Скалились сочные и страшные лица суетности.
А ведь колышущиеся оркестры не играли.
Военная музыка не звучала в парке.
97. Новый автоматон
