...А все уже бежали в пустоте, чтоб завтра жить не здесь, а там, за краем, ночным дорогам передоверяя сюжеты беспокойных повестей. А рассветет - и снова быть письму, и жить еще - не хуже и не лучше, хотя напуганные ночью тучи в узлы увязывают синеву.
29.
Деревянная дудочка, рано, двадцатые годы, наклоняешься к ней, голубиную ноту берешь –и до самой границы о птичьей счастливой свободе надрывается дерево, выставя локоть вперед. А дорога дышала портьерами актовых залов,звук стекал в известковый навар облаков, из засохшей осоки все лето тебя вырезали перочинные ножики полубезумных стрекоз. Над Германией - хищные петли стрекочущих хроник,да звенящая дудочка, но наперед решено: ей недолго уже. В кинозалах хмельные таперы называли молчанье - несчастьем, молчанье — войной.
30.
Привстав на цыпочки, взглянуть на край земли,очерченной, как контурная карта, нам было невдомек, пока апрель –усердный пасынок сырых подъездов –не стал болтаться допоздна у дома и не оббил сосулек под окном. Мы нравились друг другу как подростки. Пока у нас ломались голоса, мы объяснялись хрипло, с болью в горле. Мы сладкою слюной кормили птиц, они летели в лодочках ладоней и пели так, как пели мы недавно, и чисто - ни одной фальшивой ноты. Мы скрипки побросали, мы теперь снежки лепили, глубоко вовнутрь закатывая сумасшедший запах земли, набухшей талою водой.
31.
Чтобы язык, как дерево пророс –мной принятый на веру, внутривенно, в беспамятстве, уроками часу в восьмом, вневременными свойствами своими прекрасно обходящийся без Даля. Чтобы язык стал естеством моим, как дерево, пророс во мне, и ветками сосудов кровеносных обвил меня...
32.
Происхождение зимы -из росчерков на мутных стеклах,из родословий этих ломких ноябрьских ребусов немых. Разброд холодных сквозняков: дверь заскрипит - никто не входит.
