могла бы в это поверить.
— Нет, не был. Он был боец, сражался за возвращение чести, справедливости и порядка, когда этот город забыл о существовании подобных идеалов.
— И преуспел в этом? Что-то сделал, чтобы улучшить положение?
Потомок Паоло ди Лукки пожал плечами и взглянул на своего предка с едва уловимой печальной любовью.
— Очевидно, нет. Но, по крайней мере, сам остался неиспорченным. — И почти себе под нос добавил: — А это не всегда легко… На это требуется иногда больше мужества, чем на все остальное!
Что-то в голосе Марко заставило Канди с любопытством посмотреть на него, но он снова взял ее под руку и увлек в возросшую толпу гостей.
Она уже начинала чувствовать легкое головокружение и желание, чтобы Марко ди Лукка перестал исполнять свои обязанности по ее развлечению так серьезно. Он, видимо, думал, что должен представить ее как можно большему числу гостей из римского высшего общества. Смущающее разнообразие лиц, шум и смех вокруг вызывали у Канди головную боль. Предполагалось, что и сама она должна была получать от этого удовольствие, но ноющее чувство, что ей чего-то недостает, что она не может полностью наслаждаться вечером, чувство, похожее на то, что почти постоянно присутствовало с ней с тех пор, как Джон перестал быть частью ее жизни, стало почему-то сильнее, чем прежде.
И тут Канди увидела Джона. Он, конечно, был с графиней ди Лукка, и прежде, чем она это поняла, они оба оказались прямо перед ней. Сама Канди в этот момент стояла одна, на время разлучившись с деверем графини, который заметил в другом конце зала своего старого приятеля и устремился к нему, и благополучно избавившись от настойчивого внимания очередного поклонника из целой дюжины молодых римлян, для которых была притягательным магнитом. Графиня подошла к ней.
— Кандида, carissima [28]! Марко не присматривает за вами, негодник?
— Он очень хорошо присматривал за мной, — поспешно заверила ее Канди и затем посмотрела на Джона.
Он робко глянул на нее и отвел глаза, но Канди поймала себя на том, что больше не испытывает смущения. Она на самом деле больше не чувствовала ничего, изучала его лицо с новой, спокойной и странной беспристрастностью, и впервые ее поразила мысль, что лицо Джона удивительно мало отражает его характер. Вообще, оно было пустым и слабовольным, чего она не замечала прежде. И внезапно Канди почувствовала себя очень здравомыслящей, невозмутимой.
— Ладно, развлекайтесь! — Графиня провела тонким длинным пальцем по щеке девушки. — В ваши годы и с такой внешностью это совсем нетрудно! — Она огляделась, и теплая улыбка коснулась ее губ. — Здесь, кстати, есть кое-кто еще, чтобы о вас позаботиться!
Канди оглянулась и слегка вздрогнула, увидев стоявшего совсем рядом Микеле. Он подошел так тихо, что она не заметила его, и теперь смотрел на нее… наблюдал за ней со странной и живой напряженностью. Глаза графа были серьезными, но на губах играла полуулыбка. Взгляд его, казалось, притягивал ее, и прежде чем Канди смогла предотвратить это, она обнаружила, что смотрит прямо в его теплые, добрые глаза, как будто что-то в их глубине зачаровало ее. Легкая дрожь пробежала по ее телу, сердце сразу же глухо забилось.
Наконец Канди заставила себя отвернуться, мельком заметив внезапную встревоженность и интерес на лице матери Микеле. Теперь, поняла она, у нее на самом деле закружилась голова. Комната завертелась вокруг нее… мир перевернулся вверх тормашками, и все потому, что ее глаза встретились с глазами Микеле ди Лукки. Потому что, пока они смотрели друг на друга, она попала в другой мир, и ей нужно было время, чтобы к нему приспособиться.
Глава 8
После этих нескольких коротких мгновений, в течение которых между ними молнией вспыхнуло что-то странное и роковое, Микеле вернулся к своей прежней манере общения с Канди — мягкой и спокойной, но, как ей показалось, более сдержанной, чем обычно. Извинившись, что его не было поблизости, когда она прибыла, и поэтому он не имел возможности поприветствовать ее лично, граф заметил, что она выглядит «еще более очаровательно», но каждое его слово звучало формально, заставляя ее чувствовать, что он обращается с ней как с посторонней. Канди была сбита с толку и смущена, и вскоре тупая бесчувственность охватила ее. Неделями она принимала его доброту, его заботу как должное, но сейчас вдруг поняла, насколько ей важно его внимание, так важно, что, как только он отвернулся от нее поговорить с кем-то другим, она ощутила пощипывание влаги под веками…
А затем Канди увидела Микеле с Катериной, смеющегося и болтающего и впервые за весь вечер выглядящего расслабленно. Канди кое-что еще вспомнила, что успела забыть, и уныние ее еще больше усилилось — она забыла, что он принадлежит Катерине и если и должен выказывать особый интерес кому- то, так это ей.
Через некоторое время вернулся Марко ди Лукка, извиняясь за свою невнимательность и в то же время выражающий уверенность, что у нее не было времени заметить его отсутствие.
— Уверен, вы не пребывали в одиночестве, — заявил он. — Однажды я глянул в вашу сторону и… — выразительный жест. — Ничего, кроме вашей макушки, не увидел. Вы были окружены поклонниками!
— Люди… очень дружелюбны, — рассеянно и немного глупо пролепетала Канди, и итальянец, склонив голову набок, задумчиво рассматривал ее пару секунд.
— Вам наскучило? — спросил он.
— Нет… нет, конечно, нет. — Она улыбнулась. — Все здесь так ошеломительно. Я чувствую себя совсем растерянной.
— Я больше не покину вас. — Итальянец улыбнулся ей в ответ с отеческой благожелательностью и легко положил руку на ее плечо. — Идемте поужинаем.
Легкий ужин, сервированный на длинных столах в роскошной sala da pranzo [29] палаццо, был удивительно обильным и калорийным. Но Канди сумела в себя впихнуть только микроскопическую порцию цыпленка и фруктовый салат с черным кофе. Выпив до этого бокал шерри, она решительно отказалась от алкоголя. И что бы ни говорил ее спутник, ничто не могло изменить ее решение. Сам он, очевидно, не устанавливал для себя никаких лимитов в потреблении спиртного.
Прошло некоторое время, прежде чем Канди поняла, что Марко пьет слишком много, но даже тогда не обратила на это особого внимания, как должна была бы сделать при других обстоятельствах. В этом чужом пышном и смущающем ее мире римского высшего общества люди, очевидно, вели себя совсем не так, как в деревне у свекрови ее сестры, хотя и в Грейт-Минчеме, в этом эталоне английского церковного прихода, иногда случались злоупотребления спиртным, особенно в сочельник. Вскоре она убедилась, что Марко ди Лукка — все, что угодно, только не счастливый человек, и догадалась, что желание утопить свои печали в вине — для него слишком большое искушение, чтобы устоять. Но в любом случае результат его возлияний не слишком бросался в глаза, и после ужина Канди по-прежнему была ему благодарна за покровительство и защиту от смущающих ее попыток его соотечественников завязать с ней знакомство. В одном из залов под музыку пианиста и двух виолончелистов довольно вяло танцевали несколько пар, и Марко спросил, не хочет ли она к ним присоединиться. Канди не хотела танцевать, головная боль становилась все сильнее, и она страстно подумывала о моменте, когда сможет незаметно уйти. Однако дядя хозяина, видимо, серьезно считал, что девушка только и мечтает о танцах, и ей пришлось ему покориться.
Как оказалось, Марко ди Лукка вовсе не был классным танцором и к тому же становился все более и более рассеянным. Когда музыка смолкла, он провел рукой по лбу, будто после тяжкого труда, и, к глубокому облегчению Канди, предложил ей посидеть.
— Я не очень хороший компаньон, малышка. — Его голос вызывал лишь легкое подозрение на нетвердость. — Я вам, вероятно, надоел.
— Вы мне вовсе не надоели. — Канди, улыбаясь, села рядом с ним. — Вы были очень добры ко мне.
