Я работала тогда в заводской многотиражке. Из списка уволенных по статье, который мы должны были регулярно публиковать — кому-то на позор, а прочим в назидание — я вычеркнула ее фамилию — все-таки мама дочкиной одноклассницы.
Валюшку мне пришлось перевести в этот класс, когда нам понадобилась первая смена. Во вторую ее некому было водить — я на работе, у старшего сына шестой урок. Ладно еще, что младший с утра до вечера — в детском саду.
Вроде бы, родители все вместе заплатили директрисе школы, чтобы поставила их класс в первую смену. Но не все бы догадались, а они смекнули, что деньги могут решить эту проблему, а тут я привожу Вальку совершенно бесплатно — договорилась, повезло. Во вторую смену в школу отправлять детей никто не хочет.
Когда-то я сама училась в этой школе, и половина учителей работает еще с тех пор. Вот они мне и «пошли навстречу», как они сами говорили.
В школе, конечно, многое изменилось с тех, моих, времен.
Мы, например, не объявляли никому бойкотов. Про это можно было только в книжках прочитать.
А моей Вальке тут же объявили бойкот.
Была у них там в классе одна девочка, Наташа Власова. Считалось, что она — воровка. На каждой перемене дети ее обступали и галдели, галдели без конца о том, как она что-нибудь у кого-нибудь стащила. Наташа, захлебываясь ревом, кричала, что вокруг все врут, и столько горя было в этом ее крике, что и слышать ее было нельзя. Звенел спасительный звонок — тогда ей обещали: «Ничего, вот после школы разберемся».
Класс был дружным, и все дружно оставались после уроков — по одному только слову Настеньки Шелковиной — своей руководительницы — и все дружно бежали колотить бедную Наташу Власову.
И до сих пор если я подбегаю к школе днем и вижу сбоку от центрального крыльца, там, за углом, общую свалку, от которой далеко разносятся писклявые детские крики, — я знаю: это нынешний 6В, сплотившийся в общей борьбе за справедливость, колошматит одну свою одноклассницу. Она же не перестала воровать.
Бывало, Наташу пытались вздуть и на переменах.
Ни с какими Валькиными представлениями не вязалось то, что всех кругом только и заботило, как бы довести до слез вечно испуганную девочку. Учительница вела себя так, точно ничего особенного не происходило. А когда я, в полном недоумении от дочкиных рассказов, поинтересовалась у нашей Светланы Николаевны, как она смотрит на забавы учеников, она ответила:
— А вы хоть знаете, что это за девочка — Наташа Власова?
— А что за девочка? — спросила я у нее.
— Я у вас спрашиваю: вы не знаете, что это за девочка? Нет? Вот и не надо беспокоиться о ней. Вы что ей, опекунша?
— Я? Почему я — опекунша?
— Вот и я спрашиваю: почему? У нее есть свои опекуны. Пусть они и беспокоятся. А вы с вашей Валентиной лучше не беспокойтесь. А то ведь смотрите — класс не примет вашу дочку.
Но моя Вальке было не до того, примут ли ее в классе. У нее других вариантов не было — она такая, что просто не могла не начать беднягу охранять. После уроков Валя выходила с Наташей против гикающей толпы. И новые ее одноклассники, храбрые вдвадцатиром против одной, пасовали, когда их было двое.
У Наташи, похоже, началась новая жизнь, к которой она не была готова. На всех переменах моя начитанная Валя прогуливалась по коридору с ней под руку и рассказывала ей, тупо шевелящей губками, все-все, о чем могла бы только рассказать. С другими ей поговорить ни разу так и не пришлось: все с ходу согласились объявить бойкот новенькой, которая оказалась «за воровку».
Так продолжалось до очередной пропажи денег, принесенных на ремонт класса. Светлана Николаевна вечно на что-то собирала. Сдавать ей полагалось после уроков. А до того считалось, что деньги в полной сохранности лежат в детских портфелях. На самом деле чьи-то деньги пропадали часто, но это не было проблемой, потому что все знали, где их искать. Учительница только перевернула портфель Наташи Власовой, и из него вслед за учебниками и карандашами вывалились смятые бумажки. Наташа была не в силах справиться со своей болезнью — клептоманией. Руки у нее сами искали, где бы что взять. Беда была в том, что в этот раз она взяла у Вальки — своей единственной подруги.
Мне позвонили из школьного медпункта — с Валькой плохо! Я прибежала с работы и забрала дочь домой. Через неделю, когда спал жар, она окрепла и она смогла вернуться в школу, бойкот оставался еще в силе. Одна девочка из класса не поленилась заранее позвонить Вальке по телефону, чтобы об этом сообщить.
У меня детский голос и меня по телефону иной раз принимают за Вальку. Только я сказала в трубку: «Да…» — раздался веселый голос: «Слышь, Валька, Настя Шелковина сказала: „Если Валька не умрет от горя, давайте опять объявим ей бойкот!“»
Девочку, звонившую нам, звали Светочкой Скворцовой. По каким-то неизвестным нам причинам в классе ее тоже избегали, и она радовалась, что теперь будет не одна.
Выздоровев, моя дочурка прогуливалась на переменах вместе со Светочкой Скворцовой. Бедная Наташа Власова глядела на Валентину издали. Она боялась подойти. Не знаю, осознавала она или нет ужас происшедшего. Одно было ясно — их дружбе пришел конец. Все, что было связано с Наташей, вызывало у Валюши память о пережитой боли, а потому она смотрела сквозь Наташу, как, например, смотрят сквозь стекло.
На переменах Валька теперь молчала — Светка Скворцова более нее нуждалась в слушателе. Страдание было написано на ее маленьком личике, и она без конца твердила, что люди злы, злы, вот и ее мама говорит, что хозяин торговой точки опять недоплатил ей, и за квартиру насчитали пени, а ведь у них за прошлый месяц все оплачено.
Мало того — эта девочка, с которой в классе не общались, всегда знала, кто о ком что-нибудь сказал, и Валя бесконечно слушала то, что было сказано о ней. Люди злы, и никому не надо доверять — твердила Светочка с утра и до обеда. На всех переменах — куда Валька, туда и она. Ладно еще, после уроков Светочка
