мог быть таким же Андреем Черновым и называть мамами всех подряд. В детском доме, например. Муж рано остался без родителей. Он должен был сам заботиться о себе, а это не всегда получалось. И на груди у него есть шрам — такой, что страшно смотреть. Но это случилось уже после детдома, в армии. Некому было что-то предпринять, чтобы он туда не попал.
И все же он был не против того, чтобы пройти этот самый, задуманный для него кем-то, путь. Выходит, и я сама, и наша дочка, и дочкина болезнь — все это — часть его пути? Которого могло не быть? И если б его не было, если бы он не пришел сюда, на Землю, то как бы я жила, родилась бы или не родилась моя дочка? Может, я навсегда бы осталась одинокой, вроде нашей Швабры, которая будет встречать Новый год в больнице?
Мне вдруг очень остро стало жаль ее. И было непонятно, почему мы ее все так не любили. Что она сделала нам? Ну, говорила каждый день, чтоб чисто было. И чтоб хранили продукты в холодильнике — так жалко, что ли? В тумбочке же тараканы. Моешь палату, не моешь — всё равно… Здание старое — и в этом никто не виноват.
А уколы она делала так, что малыши почти не плакали.
Я слышала, как Швабра записалась дежурить в Новогоднюю ночь. Сама вызвалась. Медсестры в коридоре составляли график, все шумели, галдели на весь этаж, пока не прибежала Швабра. Она здесь старшая, ее бы не заставили работать в Новый год. Все думали, что она хочет утихомирить молодежь, прикрикнуть так, что мало не покажется, а она вдруг вызвалась дежурить. Все растерялись, а потом стали ее наперебой благодарить, и называть палочкой-выручалочкой, и обещать тоже подменить в случае чего.
Из коридора долетел обрывок ее фразы:
— Мы тут с Андрюшкой будем куковать под елочкой. Что нам еще нужно?
Поскорей бы у Андрюшки появился дом, чтобы ему не приходилось в больнице вместе со Шваброй куковать…
Какое счастье — оказаться дома… И совсем скоро — Новый год.
С утра муж на работе. В дверь звонят.
— Не знаете, чей это ребенок? — спрашивает Валя, старшая дочь Наташи, той самой моей соседки, которая молится по вторникам. — Мама нам сказала, все квартиры обойти, везде спросить людей — и нам потом воздастся Богом за наше добро!
Девчонки-школьницы из нашего двора водят по подъездам мальчонку лет пяти-шести. Наташа с Валей встретили его возле магазина. Мальчишка заходил туда погреться, а после магазин закрылся на обед. Наташа с дочкой по пути от остановки хотели купить хлеба, и оказалось — не вовремя пришли. Точь-в-точь к обеду. Им навстречу им из магазина вывели на крыльцо ребенка — и тут же замкнули дверь. Мальчишка топтался на крыльце, не зная, куда идти. Наташа поинтересовалась: «Почему ты не идешь домой?». Он промолчал. Наташа с дочкой пошли в наш двор — и он за ними. Во дворе гуляло несколько девчонок — Валиных подружек. Наташа собрала их в кружок и рассказала им о Боге и добре, а после пошла домой. У нее дома еще трое младших. А девочки стали искать дом чужого мальчика все вместе. Он безропотно ходил за ними из одного подъезда в другой.
Люди, к которым девочки звонили, все как один говорили, что не представляют, откуда мальчик взялся. Они его впервые видят. На этом разговор кончался. Двери закрывались, и дети отправлялись дальше. Так что девчонкам, может, в самом деле где-то зачтется этот день. Без разницы, какому богу молятся Наташа с дочкой Валей по вторникам. И тем из них, кто вообще не молится, тоже, наверное, воздастся за этот день. Хотя Наташка говорит, что самое главное — молиться. В Дом культуры она всегда берет с собой детей. И они тоже выкрикивают странные слова. Это у них начинается быстрее, чем у взрослых. Хотя они и устают быстрее, и некоторые из них начинают капризничать, канючить — просятся домой. На таких все там цыкают. Наташа говорит, что в Доме культуры дети учатся терпению и доброте.
Выходит, что у этих девчонок есть уже и то, и другое. Они обходят с мальчиком уже второй четырехподъездный дом.
Хотя гораздо проще было бы сразу позвонить в милицию. Никто из тех людей, кто открывал им двери, почему-то об этом не сказал. И сама Наташка не сообразила. А как сообразишь, если у нее в доме нет телефона? И телевизора у нее, между прочим, тоже нет. И даже книг. Только Валины учебники. Наташа говорит, что читать книги — это грех. Мало ли что в них окажется написано. Я как-то попыталась возразить: «Ну, книги — это мудрость, накопленная разными людьми». Но Наташка мне ответила, что всю мудрость, которая ей может быть нужна, ей излагает их руководитель по вторникам.
— Если б ты ходила со мной в Дом культуры, ты бы тоже была ближе к знанию истины, — сказал Наташа. — Ты бы не жила в грехе.
Девчонки порядочно замерзли. Я забираю у них ребенка и всех отправляю по домам, а сама скорей звоню в милицию, чтобы за ним могли приехать и отвезти его к родным. Он только немного старше нашего Андрюши. Его, наверно, где-то ищут. Сбились с ног.
Милиция приезжает к нам не сразу. Мальчишка грызет сухари. Они так и гремят у него во рту, пока я разогреваю суп. Валенки у него надеты на голые ноги, и пахнет от него так, что просто шибает в нос. Он взрослых мужиков так пахнет, от бомжей, и если такой, например, в автобус входит, то пассажиров сразу сметает с мест. Они сбиваются в толпу в противоположном конце салона, а пол-автобуса оказывается в распоряжении бомжа. Это же сколько надо не мыться, чтобы так пахло?
Мальчик, наевшись супа, идет в комнату, где спит моя дочурка, садится на пол среди ее игрушек и начинает медленно их перебирать. Я думаю: когда еще приедет милиция? И если бы я искупала его сразу, как только он здесь появился, он бы уже обсох. А, может, он успеет обсохнуть, если его искупать сейчас?
Женщина-милиционер приходит, когда я мою его в ванне. Он с удовольствием крякает, пускает пузыри. На милиционершу ноль внимания. Тут просыпается дочурка и начинает громко плакать. От ее плача у меня всегда наступает паника. Вот и теперь… Я уже в полном ужасе — на улице мороз, а у ребенка мокрая голова… И дочка надрывается. Она хочет есть. И так она уже долго спала…
Под ее крик, сбиваясь, я говорю милиционерше что-то про Рождество, про Новый год, про этот резкий запах пота и мочи, про то, что на ребенке не было носков, и я решила только его помыть… Детским шампунем…
И я даже флакон с шампунем из ванны несу, в свое оправдание…
Женщина пристально смотрит на меня. Как будто хочет что-то обо мне узнать. Может быть, то, чего я и сама не знаю. Так смотрят на преступников? Душа уходит вниз, в тапочки.
— У вас, конечно, нет в доме авторучки? — вдруг спрашивает женщина. — А я свою в машине оставила…
Мне кажется вдруг — она растеряна. От этого я теряюсь еще больше.
— Муж учится… заочно… в университете. И вообще. Почему у нас нет в доме авторучки?
— У вас грудной ребенок, — говорит женщина. — Вам трудно. Не надо искать авторучку. Ваш адрес у нас есть. Я после, в машине оформлю все… как-нибудь.
Она уходит, оставив мальчика с нами на праздники, и потом я объясняю мужу, что этот ребенок попал к нам вместо Андрюши, раз уж Андрюшу забрать было нельзя. И это — только на Новый год.
Муж терпеть не может, если я что-то решаю без него. Общительным его не назовешь. И, может быть, он хочет, чтобы мы провели праздники втроем — только наша семья, он, я и дочка. Я не представляю, что он скажет теперь. Но он только пожимает плечами:
— Ты ведь уже уладила с милицией? Что будем делать в выходные?
…Что я делаю?
Сплю!
Сон накатывает на меня сразу волной, заставляя наверстывать все недоспанное в больнице, и я сплю без снов — сплю очень сладко и глубоко. Так глубоко, что сразу не вынырнешь. И если не обойтись без того, чтобы подняться и сварить что-нибудь на нас троих, и покормить дочурку, я могу думать только о том, когда же снова, через сколько времени мне можно будет спать, спать…
Просыпаюсь — за окнами светло. Мальчонка спит на диване рядом со мной.
— Наш найденыш заразился от тебя сонной бациллой, — говорит муж, расправляя на батарее мокрые
