Аленка томится ожиданием. Переделала «Площадь Победы» — она стала хуже, слабее. Теперь опять взялась за переделку, уже возвращаясь, вернее - приближаясь к предыдущему варианту. Посмотрим, что из этого получится.
27 ноября 1974 г.
Вчера выступали в библиотеке Академии наук БССР. Все было бы хорошо, если бы не телевидение... Когда знаешь, что тебя «записывают», становится не по себе. Пропадает раскованность, улетучиваются слова, и ты начинаешь городить черт-те что.
Перед началом встречи говорили о книгах вообще, о редких книгах... Я вспомнил, что библиотеку Академии наук (эту самую) когда-то спасла наша 246-я стрелковая дивизия. Было это весной сорок пятого. Мы форсировали Одер и
выбили немцев из Ратибора, что в Верхней Силезии. Попутно взяли и близлежащие деревеньки. И вот в одной из них — в деревне Шенхайн — и обнаружили книги с библиотечными штампами академии. Большая часть была свалена (не сложена, а именно свалена) в каменном доме на краю деревни, похожем на барский особняк, меньшая — в другом доме, посередине деревни. Помнится, стояли мы в Шенхайне не долго, день или два, и тронулись дальше. Дивизии предстояло взять Опаву (Троппау) и продвинуться вглубь Чехословакии. Но о библиотеке все же позаботились. Говорили, что начальник политотдела полковник Голубев сначала поставил охрану, а потом распорядился погрузить книги на машины и отправить в Белоруссию.
3 декабря 1974 г.
Человек живет в пространстве и во времени. Но если пространство мы начинаем ощущать с первых шагов — изба, двор, деревня, дорога, лес, школа, город и т. д., то физическое ощущение времени приходит не сразу. Чаще всего оно наступает, когда жизнь поворачивает к закату.
Это чувство скорее грустное, чем трагическое. Ты видишь, как все изменилось вокруг тебя, и в мире вообще, за один твой век... в сущности, за очень короткий век, осознаешь и тоже почти видишь (каким-то внутренним зрением, которое глубже внешнего), что жить остается немного... все меньше и меньше — с каждой весной, с каждым месяцем, с каждым днем, — и, внушая себе: «Не спеши, замедли бег!» — все пристальнее и мудрее вглядываешься в себя и других. Слух, зрение, осязание — все чувства обостряются, — и порой тебе кажется, что ты слышишь, как идет Жизнь и гудит Вселенная.
Особенно это чувство обостряется по утрам. Нынешние архитекторы молодцы, что делают окна почти во всю стену. Встанешь раным-рано, когда все в доме спят, — тишина, безмолвие... Лишь цепочка мертвых, электрических огней вдоль нижней кромки оконной рамы напоминает о том, что ты в мире не одинок... Идет время — и на твоих глазах меняется цвет неба, по крайней мере, над одной четвертой частью планеты. Сначала в окне сплошная чернь, потом чернь как бы разбавляется синью, потом к сини прибавляется молоко — еще слабое, едва заметное, — потом молока становится больше, чернь исчезает, а синь голубеет, и наконец из-за нижней кромки оконной рамы выплывает в розовых одеждах новый день. Для одних — первый, для других — последний.
Твое сердце еще бьется, подлаживаясь к ритму Времени, стараясь выдержать безумное соревнование с этим ритмом... Тебе радостно и грустно... Грустно — потому что ты знаешь: победа в конечном счете будет не за тобой...
9 декабря 1974 г.
Ты — мне, я — тебе... Живучий принцип!
Ивану Шамякину надо пробить в роман-газете «Снежные зимы» — мы даем повесть Марты Фоминой, близкой приятельницы Ильинкова, зав. редакцией роман-газеты.
Андрею Макаенку надо чаще разъезжать по заграницам, — мы печатаем «Смерть манекенщицы» в переводе Ирины Огородниковой, жены какого-то влиятельного лица из иностранной комиссии Союза писателей СССР.
Тому же Андрею Макаенку надо «умаслить» редактора газеты «Советская культура» Романова (авось пригодится), — и вот звонок — срочно, в четвертый номер, дать его — Романова — воспоминания о Якубе Коласе...
И фактам такого рода несть числа!
10 декабря 1974 г.
Пересказал эти факты Наташке и Аленке. Они пожали плечами:
— Ну и что из того? Если надо, почему не напечатать?
А в этот же день и Макаенок завел разговор о Романове.
— Ты понимаешь, как он, Романов, может все истолковать? Вот, мол, я редактор газеты, которая является органом Центрального Комитета КПСС, а они тянут... Нарочно тянут... Чтобы показать, что им на все начхать!
— Ну, знаешь ли, так можно черт-те до чего додуматься! — возразил я.
— И додумываются! — засмеялся Макаенок.
Выходит, ты — мне, я — тебе не такой уж плохой принцип. Во всяком случае, ничего предосудительного в нем нет, никакого криминала. И так, скорее всего, думает подавляющее большинство.
11 декабря 1974 г.
Встреча со студентами Института народного хозяйства. Были Макаенок, Виктор Козько, Спринчан, Геннадий Бубнов. Журнал больше хвалили, чем критиковали. Но похвалы, как и критика, чувствовалось, были заранее подготовлены. Казенщина, а вернее было бы сказать — китайщина!
Потом мы с Макаенком отправились в комитет по издательским делам. Решался вопрос насчет тиража. Надо давать заказ в типографию. Республиканское управление по распространению печати назвало примерную цифру (окончательных итогов еще нет) — 130 тысяч экземпляров. У издательства с бумагой туго. Директор Терещенко оставил плановую цифру — 110 тысяч. Но ни управление, ни нас, работников редакции, эта цифра не удовлетворяет. «Воевали» с Терещенко, сошлись на 125 тысячах.
Потом спустились на первый этаж, зашли к Дельцу и тут все утрясли более или менее твердо. Те же 125 тысяч остались, уточнили только, где взять бумагу. Договорились два номера (пятый и одиннадцатый)
