меня одно — Миракл должна была все еще быть рядом, она все видела, она меня спасет.
Я старался думать о Миракл, о том, что она мне поможет, но тяжелые, плохие мысли все равно лезли в голову. Вдруг Миракл вернулась к себе домой раньше, чем индус запрятал меня в эту яму? Вдруг индус явится раньше, чем она приедет, и перепрячет меня? Да мало ли что! Я представлял себе и совсем страшное — он посадит меня на цепь, как собаку в каком-нибудь заброшенном месте, пещере или колодце, станет кормить, как собаку, из собачьей миски и заставит добывать для себя и его друзей-бандитов разные сведения — где что лежит и как до этого добраться. Не зря же у него так блестели глаза. Нет, не как у сумасшедшего, а как у очень алчного человека, у зверя, хватающего добычу. Я так ясно себе это представил, — себя на цепи, представил даже жестяную собачью миску, — что прямо затрясся от ужаса. Я обшарил свою тюрьму в поисках какого-нибудь твердого или острого предмета — бесполезно, там были одни тряпки. Ногти у меня всегда были коротко обстрижены — мать за этим следила, оставались зубы. «Буду кусаться, — решил я. — Я его укушу.» Но вспомнил его костяную руку и сразу скис. Я даже заплакал, кис себе, кис и даже не заметил, как заснул.
Меня разбудили шум над головой и голоса. Я посмотрел вверх — надо мной стояли какой-то незнакомый мужчина и Миракл. (Потом она сказала мне, что в тот момент у меня было выражение лица, как у затравленной собачонки, а я ей сказал, что просто приготовился кусаться. Она смеялась.) Мужчина протянул руки и вытащил меня. (Миракл рассказывала мне, что еле уговорила шофера такси сдвинуть тяжелые доски, он не хотел ввязываться в эту историю и собирался просто вызвать полицию.)
Сказать, что я выглядел не ахти, значит, ничего не сказать. Но Миракл была предусмотрительной. Она привезла чистую майку, наверное, кого-нибудь из братьев, и влажные салфетки. Когда она протирала меня салфетками, я все время вскрикивал — ведь я был весь в ссадинах. Потом мы сели в такси и тут обнаружилась новая проблема — мы не могли общаться. Миракл знала английский, но я-то его почти не знал. Когда Миракл что-то быстро говорила по-английски, я ничего не понимал. Мы могли объясняться только с помощью жестов и отдельных слов. Я понял, что Миракл хочет, чтобы мы поехали к ней домой, к ней и ее отцу Очкарику. А я хотел вернуться к Бородачу. И я, и Миракл видели, что он раскаивается, что он подговорил индуса увезти мое тело, потому что был пьяный, потому что по его словам — его «бес попутал». Ведь он мне завидовал. Я с самого начала знал, что он мне завидует. Но теперь он раскаивался и, наверное, очень переживал. Не знаю почему, но я ему верил. А может, я просто привязался к нему за время нашего путешествия? Не знаю… Короче, я хотел вернуться к Бородачу, а Миракл этого не хотела. Мы отчаянно жестикулировали и даже поссорились. Конечно, я слушаюсь мою мать, но она часто говорит — думай сам. Я же рассказывал — она даже в школу никогда не ходит. Поэтому, бывает, я и думаю сам и поступаю сам, и даже, когда поступаю неправильно, она меня особенно не ругает. Так что я все-таки привык к какой-то свободе. А тут раскомандовалась — даже не мать — какая-то девчонка. Старше меня только на пару лет. Я решил возвращаться к Бородачу и все тут. Я узнал место, за которым был поворот на улицу, на которой была наша жуткая гостиница и приоткрыл дверцу такси. Таксист остановил машину и стал дико орать на совершенно незнакомом мне языке. Миракл тоже обернулась — она сидела на переднем сидении — и стала быстро-быстро говорить что-то по-английски. В этот момент мне было только на руку, что я ее не понимаю.
— Не понимаю! — закричал я по-русски. — Не понимаю!
Я выскочил из машины, завернул за угол и помчался уже почти бегом.
Конечно, я не имел никакого желания столкнуться со стариком-индусом. Несколько раз я видел его сидящим за прилавком на первом этаже. Когда мы первый раз поехали к Очкарику, Бородач покупал у него сигареты. Он все время был какой-то полусонный и на меня даже не смотрел, я был для него просто пустым местом. Вот и теперь я подумал, если он там, за прилавком, я быстро промчусь мимо наверх, в нашу комнату. Он сообразить не успеет.
За прилавком никого не было, но я все равно быстро, как только мог, помчался по лестнице. Я никого не встретил, только по коридору, навстречу мне, в общую уборную прошел какой-то парень. На меня он тоже не смотрел.
Дверь в нашу комнату была приоткрыта, Бородач лежал, раскинувшись, разбросав в разные стороны руки и ноги, голый — только в трусах и майке. Он не храпел, но очень громко дышал. Я обратил внимание — за всю нашу поездку я не видел, чтобы он брился — теперь его лицо было покрыто черным налетом. Рядом валялось несколько бутылок и пахло от него так, как пахнет, наверное, когда мать натирает меня спиртом. Моя постель была скомкана — это Бородач искал меня, когда проснулся и пришел в себя.
Я расправил постель и лег. Спешить было некуда, я задремал. Сквозь дрему я слышал, как дверь скрипнула… Но мне было лень даже пошевелиться, даже открыть глаза и перевести взгляд… Вдруг я услышал сдавленный вопль. Я раскрыл глаза и через щель в отворенной двери увидел старика-индуса с вытращенными глазами и открытым ртом, откуда этот вопль доносился. И тут заорал я, да так заорал! Бородач вскочил, увидел меня и тоже заорал. Он бросился ко мне и стал обнимать, при этом он кричал:
— Мальчик мой, ты здесь! Ты здесь! — он чуть ли не плакал.
Поверьте, он не врал, он был действительно очень рад меня видеть. Скрипнуло за спиной — это старик-индус закрыл дверь и исчез.
Потом Бородач сказал, что мы переедем в другую гостиницу и стал собирать вещи. Мы собирали вещи, когда появились Миракл и ее отец, Очкарик. Очкарик и Бородач стали бурно общаться, при этом Очкарик все показывал ему мои ссадины — на лице и руках. Бородач опять сказал мне, что хочет перебраться в другую, он все нажимал — очень хорошую гостиницу — и еще побыть в Индии, но Очкарик требовал, чтобы он отправил меня домой. И я сам должен сказать, какие у меня желания, сказать Очкарику — хиэ (типа здесь) или хом (типа, хочу домой.)
— Хом, — сказал я не раздумывая.
— Ты же еще не видел Индию! — закричал Бородач. — Не счесть алмазов в каменных пещерах!
— Хом, — повторил я.
Свое возвращение я плохо помню. Все-таки Очкарик настоял, чтобы последнюю ночь я провел в его доме. Он был совсем неплохим человеком. Почему я отнесся к нему с предубеждением, даже не знаю. Наверное тоже завидовал, что именно он написал последнюю главу в книге Учителя.
Я спал один, в небольшой комнате. Накануне Миракл все посматривала на меня, намекая, что надо поговорить, но я лег и вырубился, как мертвый, до самого утра. Утром смуглый мальчик лет пяти (наверное, младший брат Миракл) вбежал ко мне и закричал что-то на индийском. Я вышел — все уже были в сборе, и мы поехали в аэропорт. Меня провожали Миракл, Очкарик и Бородач, который оставался в Индии. Я летел один. Бородач позвонил моей матери и сказал, чтобы она меня встретила. И тут я вспомнил, что ничего не привезу ей из Индии, ну совершенно ничего! В кармане моей спортивной сумки лежали десять долларов, которые мне дал дядя Васи Че, когда мы с Васей Че привезли ему антенну. Я сказал Бородачу, что хочу купить что-нибудь для матери. Он привел меня к киоску, в котором продавались сувениры. Сначала я хотел купить ей какие-нибудь бусы, жемчужные или из каких-нибудь цветных камешков. Но самому мне понравился деревянный слоненок, который стоил пять долларов. Я решил купить двух — один подарить матери, а второй принести в класс, как доказательство того, что я был в Индии.
Мы попрощались. Миракл протянула мне сложенный вчетверо лист бумаги, а Бородач сунул книгу- компьютер.
— Считай, что это твой приз на конкурсе.
— На каком конкурсе? — спросил Очкарик, который за время общения с Бородачом немного вспомнил русский язык.
— Он знает, — сказал Бородач и подмигнул.
Я положил книгу-компьютер в сумку и пошел к остальным пассажирам.
Уже в самолете я развернул листок, который дала мне Миракл — на нем был нарисован ашрам и ведущие к нему каменные ступени. И два слова по-английски — суббота и воскресенье. Я понял, что Миракл назначила мне свиданье.
Увидев меня в аэропорту, мать залилась слезами. Я даже разозлился — вернулся, живой, что ей еще надо? Зачем так драматизировать? Моего слоненка она поставила на самое видное место и всем подругам и вообще всем, думаю, кому делала уколы, говорила — какую замечательную вещь я привез ей из Индии. Про компьютор-книгу, мой приз, я уже не говорю. По ее словам он был распоследнего поколения и дошло до
