Достоевский о Европе и славянстве

словом было бы слово 'воля'. В этом смысле правомерно сказать: человек есть воля, и воля есть человек. Всякий творец человекобога — это полное отрицание человека как свободного существа.

Раскольников

Раскольников — человек, олицетворяющий собой тип человека как воли. В этом смысле он серьезно отвечает на вопрос подпольного антигероя: что такое воля? от чего она зависит? Чрезвычайно глубоко и смело решает Раскольников эти вопросы. Он первый серьезно и мучительно погружается в эти проблемы, экспериментируя на себе. Воля чудится ему в образе безответственного горшечника, который по своему свободному усмотрению месит и придает форму черной глине, которая зовется миром. Если существуют ценности, то воля — самая высшая из них; если есть мерило, то воля — самое высокое мерило в этом мире. Всякое существо и всякое явление надо рассматривать с точки зрения воли, sub specie voluntatis.

'Все в руках человека' [170] — это главная аксиома, которой руководствуется Раскольников. Это значит: человек в этом мире единственный и абсолютный господин самому себе. И если это не так, то он сам в этом виноват, ибо сам себя закабаляет призраками и байками, законами и обстоятельствами. Пойманный в свои собственные сети человек боится каждого нового шага, новых слов, новых поступков. Такой человек — обыкновенный человек, и такие люди — обыкновенные люди. Но помимо таких, обыкновенных, существуют новые люди — необыкновенные.

Всех новых людей Раскольников делит на обыкновенных и необыкновенных. Обыкновенные люди должны жить в покорности и не имеют права преступать закон, ибо они обыкновенные. А необыкновенные имеют право совершать различные преступления и всячески нарушать законы, ибо они необыкновенные [171]. Все 'законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Соломонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого, были преступниками уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым разрушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и уж, конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы' [172]. 'Одним словом, — делает вывод Раскольников, — я вывожу, что все не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны по природе своей быть непременно преступниками, — более или менее, разумеется' [173].

Что касается разделения людей на обыкновенных и необыкновенных, то Раскольников считает: 'Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди по закону природы разделяются, вообще [174], на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово [175]. Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. По-моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд — все преступают закон, разрушители, или склонны к тому, судя по способностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны: большею частью они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо для своей цели перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то внутри себя, по совести, он может дать себе разрешение перешагнуть через кровь' [176].

Гениальный диалектик Раскольников смело развивает свою главную мысль: 'Людей с новой мыслью, даже чуть-чуть только способных сказать хоть что-нибудь новое [177], необыкновенно мало рождается, даже до странности мало. Ясно только одно, что порядок зарождения людей всех этих разрядов и подразделений должен быть верно и точно определен каким-нибудь законом природы. Закон этот, разумеется, теперь неизвестен, но я верю, что он существует и впоследствии может стать и известным. Огромная масса людей, — материал, для того только и существует на свете, чтобы наконец через какое-то усилие, каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород понатужиться и породить наконец на свет, ну, хоть из тысячи одного хоть сколько-нибудь самостоятельного человека. Еще с более широкою самостоятельностью рождается, может быть, из десяти тысяч один… Еще с более широкою — из ста тысяч один. Гениальные люди — из миллионов, а великие гении, завершители человечества, может быть, по истечении многих тысяч миллионов людей на земле' [178].

Необыкновенному человеку 'все дозволено, все разрешается', — утверждает Раскольников[179]. Идейный наследник Раскольникова, Иван Карамазов, гениально развивает этот этический принцип Раскольникова и превращает его в категорическое требование, которое гласит: '…все дозволено'. Но страшная оригинальность Раскольникова в том, что он 'по чистой совести' [180] разрешает себе пролитие крови [181].

К этому выводу Раскольников приходит самостоятельно, увлеченный прелестью своей собственной диалектики. Он, как паук, заползает в угол и не спеша прядет паутину своей философии и этики. Лежа в темноте, он решает свою мучительную проблему, в которую он полностью погружен. Он до мелочей анализирует все в себе, мысленно прослеживает весь путь своей главной идеи от ее зачатия до расцвета, настойчиво спорит сам с собой с целью выяснить, вошь ли он, как все остальные люди, или человек, власть имеющий. Сможет ли он преступить закон, осмелится ли нарушить моральные запреты или не сможет? 'Тварь ли он дрожащая или право имеет?' [182]

Каждая мысль Раскольникова незаметно переходит в желание, а все мысли вместе сливаются в одно огромное, притягательное и неодолимое желание: стать необыкновенным человеком, стать Наполеоном [183]. Но для этого 'сила, сила нужна, без силы ничего не возьмешь; а силу надо добывать силой же' [184]. И если на пути к этому стоят преграды, то их надо любым способом устранить. 'Довольно, прочь миражи, — восклицает Раскольников, — прочь напускные страхи, прочь привидения. Царство рассудка и света теперь! И… и воли, и силы!' [185] 'Кто крепок и силен умом и духом, тот и властелин! Кто много посмеет, тот и прав! Кто на большее может плюнуть, тот и законодатель, кто больше всех может посметь, тот и всех правее! Так доселе велось, и так всегда будет! Власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно только, одно: стоит только посметь!' [186] Надо взять свободу и власть! Власть 'над всей дрожащей тварью и над всем муравейником! Вот цель!' [187]

Чтобы добиться этой цели, Раскольников собирается с силами и все свое существо подчиняет главной аксиоме своей жизненной философии: 'все в руках человека'. Есть какой-то опиум в этой аксиоме для Раскольникова. Посредством своей тонкой диалектики он умудряется этим опиумом пропитать все свое существо. Поэтому он упорно отрекается от всех абсолютных ценностей и исходит из того, что для необыкновенного человека 'все условно, все относительно' [188] .

Находясь под непреодолимым воздействием своего основного принципа 'все в руках человека', Раскольников приходит к неизбежному логическому заключению, что убить одну старуху 'не есть преступление' [189], если кто-то при помощи этого хочет стать необыкновенным человеком. Он приходит к этому выводу, ибо весь его анализ в плане моральном исчерпан: его казуистическое искусство доказательств заострилось как бритва, и он сам в себе уже не находит разумных доводов и возражений против принятого решения… [190] И Раскольников убивает старуху…

Но вместо того, чтобы стать необыкновенным человеком, исполненным титанической силой, венчающей власть великих гениев, он в ужасе бормочет: 'Господи! С ума что ли схожу?'