Пощечина общественному вкусу

стоящий без повязки, с лицом печальным и впереди своих хранительниц!

И для того ли я вчера отвергла его мольбы, чтоб сегодня отказаться от того, кому я была верна вчера и сейчас?

И кто все превзошел собой? Но для чего все нарастает печаль и бешенство в печальных и одиноких глазах и искривляется страданием? Он замедляет шаг, задерживая ноги явно, чтобы дать старухе, горбатой и уродливой, опередить меня; но я сама устремляюсь вперед, я сама поспешаю навстречу ему, убыстряя шаги к нему, единственному, допустившему такое соревнование. Но я ближе, но я вижу, как загораются глаза такой силой прощенья, такой любовью, после которой самое ужасное простимо и легко.

О, я вспоминаю обряды Чумноуста и, гордая, иду навстречу им. Только отчего рыдает Девий-бог, поднося к голове руку, и слезы на глазах девушек в латах?

Прочь, прочь, костлявая старушка, хватающая меня за руку… Ты видишь, я отталкиваю тебя, заставляю тебя со смехом падать на землю. Но ты задерживаешь меня, хватаясь за полу. Напрасно!

Хор присутствующих. Свершилось! О, почему не старец, не больной, не преступивший законов совести?

Почему красивейшая девушка, отвергшая, побуждаемого роком, домогательства Девьего-бога, его, который был равнодушен ко всем земным, бросавшим на его пути ожерелья, встречается ему на этом пути, неся «да» осужденному молчать.

Ее час сочтен!

Напрасно взоры всех говорили ей: «Беги!» Напрасно лица других изображали ужас и печаль. Напрасно дальний машет ей рукой, указывая ей путь жизни, последний из возможных.

Напрасно старалась опередить старая и тяготившаяся жизнью женщина!..

Она была осуждена!

О, плачьте, юноши: одной невестой стало меньше.

О, плачьте, девушки: одной сестрой стало меньше.

Ныне она в руках жрецов, отравленная вечно молодым лобзаньем Чумногуба, переданным ей ужасно из уст в уста юношей. Ей дадут противоядие, и на полчаса она будет весела и жива. А юноша уже мертв. Мертвый лежит он у ее ног. Кончен данный ему срок быть не мертвым. Так кончилась игра двух смертных.

Девий-бог. Вы, сердцами которых я, пренебрегая, играл, вы, бывшие свидетелями ужасной ночи, вы, охранявшие меня от ночных убийц!

Я поведу вас на вершины гор, и на хребет моря, и в ущелья подземного царства. Я буду будить вас на утренней заре и, баюкая, усыплять на вечерней. Морская волна не сумеет более точно отразить звезды, чем я ваши желающие души.

Лишь следуйте за мной, как за вождем.

Лишь помогите мне отмстить за смерть милой.

Отряд латниц. Слышите, слышите, какие призывающие к битве звуки умеет он извлекать из своей тростниковой свирели?

В него вселился кто-то другой, так как он не похож на себя. Вот он бежит, преследуемый проклинающими жрецами, по крутой дорожке вверх. Какие доспехи на нем! Какое копье в его руке. Нет, это только так кажется. Это солнце золотит его кудри.

О, смотрите, смотрите, скачет по гребню горы олень, и его снова преследует гонительница с двумя собаками на привязи.

То не страшная ли охота воскресает перед нами?

Но что делать с теми, кто попытается противоборствовать меди мечей отравленными чумой устами?

Бегите вы, Отвага, Улыбка, Сила, напрягая колени, вслед за ними и делайте, что вам подскажет ваше сердце, не тщетно переменившее прялку на железо.

Мы же попытаемся противоборствовать показавшимся убийцам, но нам кажется, что среди них и собравшиеся цари нашей страны.

Уж не исполняется ли древнее пророчество: «Мор омертвит, падая, склоны гор, когда поцелуи восстанут на мечи, противоборствуя»?

Горе! Тогда темная участь предстоит нам, скитальцам, верным своему вождю и в изгнании. И тогда о своей участи мы давно уже читали в детских сказках. Сколько встреч, сколько чудесного!

Но они вбегают на площадку святилища. Следует и нам поспешать туда.

(Площадка перед изваянием Чумнобога под сенью, усыпанной черными камнями, стоящего держа руку на железном посохе. Черные губы блестят, помазанные свежей кровью.)

Пробегающие жрецы, окружающие вереницей в белых одеждах своего бога: «Прочь, безумная чернь!»

Главный жрец. Назад, смертный!

Девий-бог. Здесь нет смертного.

Жрецы. Увы, сблизилось то, что мы ожидали. Пора нам удивляться себе. Так как никому не известно более будущее, чем нам, но и мы остаемся верны року, и не вам, земные девушки, а богу Чумноусту достоит наш последний поцелуй. Мы совершаем древле обещанное и возвещанное. И не удивляйтесь нам, так как мы тоже заимствуем свои силы не у людей. Мы хотим быть достойными наших богов.

(Жрецы в белых одеждах быстро пробегают мимо бога и, целуя его в губы, скатываются вниз по ступеням мертвые.)

Девий-бог. Делайте свое последнее земное дело так, чтобы мы, наблюдая вас, могли удивляться вам и рассказывать о вас в песнях. Мы, не умирающие смотрим на вас, умирающих.

Знайте об этом.

Девы. Ах, опять среди нас воительница, сдерживающая до нужного времени неутолимых гончих. Видно, мы перед страшным.

Девий-бог. Да, мы перед величественным и накануне страшного.

Главный жрец. О, живые еще воины Чумноуста. Устремитесь в последний раз с отравленными устами на пришельцев, кто бы они ни были.

Девы. Что нам делать! Можем ли мы поднять мечи на старцев, устремившихся на нас с поцелуями.

О, какой ужасный рок сделал нас участниками в войне поцелуев и железа! Нет, уроним железо и, закрыв лицо руками, отдадимся неизбежному. (Делают это.)

Присутствующие. Уже умолк главный жрец, уже прозвучали закрывшие лицо руками, а жрецы все еще продолжают свой страшный бег мимо лобзающего кумира, и вот уже последний из них низвергся, скатываясь, с красными глазами, белой бородой, по ступеням храма. И все тихо. Одни стоят с завернутой в плащ головой или же с заслоненными от ужаса глазами, другой, с дерзко протянутой рукой, устремляется к кумиру, и тот падает, шатаясь, в бездну, и бородатый еврей с мешком змей, растерявшись, остается на месте. Но легким движением кто-то отсекает ему голову, и она лежит, шевеля веками, среди расползающихся с шипом змей.

А между тем подымаются снизу цари и воины.

А между тем жрец смотрит глазами безумными и печальными и тихо идет, потупя бороду, к пришельцу.

Тот смотрит загадочно-открыто, и жрец наклоняется к нему шептать тайну и вдруг, расхохотавшись, касается его уст своими. Но тот смеется. Жрец падает, откидываясь назад, на руки прислужников, и умирает. Но нет, этого еще нет. Это еще только наше воображение. Еще только отошел от кумира жрец и идет мимо стоящих неподвижно девушек с плащами на голове. К спокойно стоящему Девьему-богу идет он. И что будет? Дальше что! Несет он с потупленными глазами смерть и бледный и смеющийся будет, сражаясь, падать, встретив лобзание, или бежать. Но бежать он мог бы и раньше. Но у него нет оружия!

Да, мы видим, твоя близка казнь, и правит гончих твоя спутница! Медленно движется жрец, задерживаемый какой-то силой.