1115 вопросов священнику

срублено ночью дерево Свободы. Депутат Менье, услышав об этом, сжигает местечко до последней собачьей конуры и гильотинирует жителей, не успевших спрятаться в погребах или в горах» (Французская революция. Кн. V: Террор в порядке дня. Гл. 3).

Не только в провинциях происходили ужасающие жестокости. Вот что увидел в Париже современник событий еще в начале революции. Из донесений русского посла И.М. Симолина: «13/24 июля 1789 года. Никогда моя душа не была здесь так охвачена печалью, как теперь. Париж похож на логовище тигров… Говорят, что народ составил список 54 жертв, которых он собирается еще принести в жертву своей ярости… В среду чернь расправилась с г-ном де Фулоном, бывшим интендантом армии. Его повесили на фонарном столбе, отрубили потом ему голову, насадили ее на палку от метлы и понесли по улицам Парижа в Пале- Роаяль и затем отправили ее навстречу его зятю, г-ну Бертье де Совиньи, интенданту Парижа, арестованному в Компьене… Г-н Бертье через полчаса после приезда был отведен в ратушу, и его постигла та же участь, что и г-на Фулона. Его сердце и внутренности были сожжены в Пале-Роаяле, а остатки трупа изрублены на куски.

27 июля / 7 августа 1789 года. Полнейшая и беспримерная анархия продолжает приводить Францию в состояние полного разрушения. Нет ни судей, ни законов, ни исполнительной власти, и о внешней политике настолько нет речи, как будто это королевство вычеркнуто из списка европейских держав. Национальное собрание, по-видимому, раздирается на части враждебными друг другу кликами. Король и королева содрогаются в ожидании неисчислимых последствий революции, подобной которой не знают летописи… В окрестностях, в Сен-Дени, произошло кровавое событие. Банда разбойников, не заслуживающих называться народом, недовольная мэром Сен-Дени, заподозренным в близких сношениях с злополучным интендантом Парижа г-ном Бертье, погналась за этим несчастным, который спрятался на колокольне, и отрубила ему голову, насадила ее на копье, намереваясь в понедельник утром носить ее по улицам Парижа, но это безобразие было предотвращено» (Цит. по: Литературное наследство. Т. 29–30. М., 1937. С. 398–442).

«Когда чума от смрадных, мертвых тел / Начнет бродить среди печальных сел». — Написано под впечатлением эпидемии холеры в ряде губерний России в 1830 году. Чумой Лермонтов называет холеру. Это видно из стихотворения этого же года «Чума в Саратове». В автографе рядом с названием произведения поставлено: «Cholera morbus».

В последних семи строках («В тот день явится мощный человек… / И будет все ужасно, мрачно в нем, / Как плащ его с возвышенным челом») нетрудно увидеть портрет Наполеона. В стихотворении «Наполеон», написанном Лермонтовым тоже 1830 году, использована та же метафора: «Сей острый взгляд с возвышенным челом».

Употребляя выражение «поэтическое пророчество», авторы статей чаще всего приводят примеры предсказания поэтами собственной смерти. Наиболее впечатляющей им кажется судьба Николая Гумилева. Для оценки этих утверждений недостаточно нескольких ссылок. Исследовательская корректность в данном вопросе требует:

а) анализа всех мест из произведений, где Н. Гумилев говорит о своей смерти,

б) исследования мотивов и авторской интенции (лат. intentio — «намерение, замысел»),

в) изучение биографических данных, по которым можно узнать, насколько автор реально переживал предсказанное им.

Действительно, о своей смерти Н. Гумилев писал неоднократно. Вот несколько примеров.

Из стихотворения «Рабочий» (1916):

Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век…
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Из стихотворения «Я и Вы»:
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,
Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник, мытарь
И блудница крикнут: Вставай!

Из стихотворения «Заблудившийся трамвай» (1919?):

Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят: «Зеленная», — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
Из стихотворения «Сонет»:
Я, верно, болен: на сердце туман,
Мне скучно все — и люди, и рассказы,
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.
Мне чудится (и это не обман):
Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн… я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.
Молчу, томлюсь, и отступают стены: