города или же их остатки. Ровная, ровная поверхность. Правда, здесь была атмосфера. Но Рассел про себя уже решил, что она наверняка состоит из убийственных для человека соединений. Да, человека здесь быть не могло. А вот что-нибудь другое… Вероятно.
Надежда вновь зашевелилась в его душе.
Медленно, осторожно, как все, что он делал в своей жизни, он посадил корабль. Посадил и, поднявшись, отправился еще за кофе, пока приборы определяли пригодность окружающей среды для существования жизни. Он был скептиком, а потому не поверил своим глазам, когда, вернувшись, увидел на экране горящие буквы: «Планета пригодна для жизни». Он даже выронил чашку и облил себе брюки горячим кофе. Ругаясь, он еще и еще раз читал заключение, и у него складывалось впечатление, что приборы лгут.
Но они не лгали.
Тогда он вышел из корабля. Странно, но воздух здесь был как на полузабытой Земле, головокружения и других неприятных ощущений не наблюдалось. Но вот пейзаж, открывшийся его глазам…
Он стоял посреди огромной песчаной пустыни. Серые шуршащие пески уходили далеко за горизонт. Не было ни ветра, ни облаков, солнце лило сероватый неяркий отсвет на серую землю. Где-то там, у горизонта, небо и земля сливались вместе, ибо были одного цвета. Крайняя отчужденность, отрешенность от всего, — вот что чувствовалось здесь и было настроением этого места. Еще сильнее, чем там, на краю Бездны, здесь возникало понимание того, что ты — нечто преходящее, то, что быстро пройдет и не оставит следа, и до тебя было много таких же, но других, которые давно прошли и уже не вернутся.
Пустыня была нема. Рассел медленно опустил голову. Он все еще не мог поверить.
Неужели все впустую? Все эти поиски, все надежды, — все впустую? Впустую самое главное — потуги человечества обрести равного, того, кто поможет, освободит от ненужных склок, поможет, подтолкнет, примет к себе, в сверкающее братство Вселенной?
— Но ведь это же несправедливо! — закричал вдруг Рассел пустым серым небесам. — Мы не достойны этого. Мы не готовы к пониманию этого. Мы не хотим этого.
Нет, не хотим. Что будет с ним, что будет теперь с другими, теперь, когда непреложная и страшная в своей наготе истина открылась людям? Как справится человек с осознанием того, что он одинок в своем существовании в просторах Галактики?
И вдруг надежда охватила Рассела с новой силой. Ведь то, что он сегодня видел, да, да, Бездна, — быть может, там, в ее глубинах, на просторах других галактик, далеких и пока еще недоступных, дремлет разум. Может, там таится результат их долгих поисков. И придет оттуда когда-нибудь или они придут к нему или…
Его взгляд наткнулся на нечто. Ибо это и было нечто, странный бугорок серого песка, немного выдающийся над ровной как стол шероховатой поверхностью и потому привлекающий внимание. Рассел нагнулся, чтобы разглядеть его, потом тихонько копнул ногой. Бугорок накренился и развалился. Внутри его лежала позеленевшая от времени капсула. Рассел отшатнулся в изумлении. Наконец-то, после долгих, долгих трудов, после всего… всего этого… капсула! Он схватил ее и, крепко зажав в руке, забежал в корабль. Здесь он сунул капсулу в одно из отверстий на панели и стал ждать. Безусловно, капсула была очень древней, зеленоватый металл покрылся толстой коркой окислов, но, вне всякого сомнения, это был крепкий, надежный металл, он сумел сохранить послание неизвестной разумной расы.
В динамике легонько зашуршало, потом громче, громче, громче, и тогда сквозь сильное шуршание, преодолевая его, а потом и сами становясь частью его, — по помещению поплыли редкие мелодичные слова языка, давно забытого, и существ, уже не существующих. Анализатор сразу же переводил их на понятные Расселу.
«После мучительных и долгих скитаний, — говорил анализатор, — оказались мы на этой планете. И не радость, переполняющая нас, не ликующее чувство победы, заставляет произносить эти слова. Страх глубин космоса высосал наши души, пребывающие в поисках ненаходимого, усталость иссушила наши сердца, надеявшиеся на вероятность невозможного. Мы, путники, — в тупике. Ибо нет теперь у нас цели, и некому передать ныне знания нашего угасающего разума. Цепь наследования прервана. Преемственность рассудка утрачена».
Когда отзвучали последние слова послания, Рассел без сил опустился в кресло. Ему не хватало дыхания. Здесь, на последней планете последней звезды, он услышал слова древнего народа и был потрясен. Не они одни тяготятся этой проблемой. Были до них и те, кто в нескончаемо длинной череде веков до них страдали от осознания своего одиночества и наготы пред холодом Вселенной, о глубине безграничной скорби, содержащейся в словах послания, он понял это.
А что же те, другие? Которые сейчас, в данный момент, ищут и не находят? Они никогда не найдут. Те, кто искал до них, раса наверняка мощная и технически развитая, обыскали и облетели всю Галактику, не пропустив ни одного мира. Бесполезно. Эта мысль снова вспыхнула в мозгу Рассела.
Он огляделся вокруг. И взгляд его наткнулся внезапно на еще один бугорок. Потом еще на один. А вон там — да, совсем далеко, еще два… или это только кажется? Безжалостное время сравняло их с серой землей.
На корабле он вставил в гнездо пустую капсулу и, немного помедлив, начал:
«После мучительных и долгих скитаний, после сложностей и опасностей, выпавших на мою долю в изобилии, я, разведчик Рассел Рассел, оказался на этой планете…»
Он остановился. Долго сидел в безмолвии, а прибор тихо шелестел, готовый записать любое его слово. Но Рассел больше ничего не сказал. Он поднялся и вышел с корабля.
— Нет разума! — произнес Рассел Рассел и засмеялся. Он смеялся громко, взахлеб, хохотал, задрав голову к небесам, к вечно-неизменным небесам, а унылые пески безмолвно смотрели на него — на человека, который смеется посреди вечной пустыни Разума.
Валерий Вотрин
ПОКОЙ ВАЛЬХАЛЛЫ
Ровный, усыпляющий гул вдруг прервался, что-то почти неслышно щелкнуло, корабль колыхнуло, и враз пропала темная пелена за обзорными иллюминаторами, смотревшими до этого в кромешный мрак. Теперь пассажиры могли сполна насладиться видами космоса за бортом корабля. Неясные мазки бледного света, исходящего от холодных, потухающих звезд, затмевались бесчисленными, ярко блистающими точками красного, фиолетового, малинового, голубого и желтого цветов на фоне багряного межзвездного газа, а на некоторых участках — черноты космоса, которая, казалось, никогда не озарялась светом звезд. Многие точки-звезды, расположенные на невообразимых расстояниях, сливались в одну, пылающую многоцветьем, переливающуюся подобно редкому кристаллу, привезенному с чужих, пустынных планет. Застывшие клубы межзвездного газа принимали странные формы: волны, завихрения, протуберанцы, пыльные водовороты, закручивающиеся гигантскими смерчами.
От толчка Блейк проснулся. Он было задремал в большом, удобном кресле — такие кресла стояли в каждой каюте. В самом начале путешествия он уселся в это кресло, отказался от услужливо предложенного стюардом ужина и погрузился в свои невеселые думы, задремав незаметно для самого себя. Сейчас он уже не смог бы сказать, о чем думал. От мыслей, внезапно улетучившихся из головы и оставивших там неприятную пустоту, в душе плескало тяжелым холодом. Он поднялся и подошел к иллюминатору. Подошел не близко, ибо непонятный страх держал его на приличном расстоянии от обзорного окна: ему казалось, что эта прозрачная перегородка слишком тонка, что в любую минуту вечный Космос с его невидимыми, но грозными опасностями, смертоносным, леденящим холодом, ворвется в маленькую каюту, сминая хрупкое стекло. Космофобия. Если бы не существовало звездных перелетов, не было бы и этого ужаса перед неведомым, черным. Блейк невесело улыбнулся. Он, капитан, человек, который должен был бы доверять
