пророчица Герофила. И то сказать, есть вещи важные, свои то есть, и поинтереснее — пришедшие из чужих краев. Герофилу к тому же ждали, поскольку слава пророчицы идет впереди нее. До жителей города дошли слухи, что третьего дня Герофила вступила в городок Платей. Платейцы и привезли ее, минуя враждебный остальной Аттике Элевсин. Возниц своих пророчица отпустила на въезде в город и в Акрополь со своими спутниками двинулась пешком. Шествие Герофилы не сопровождалось ни игрой на флейте, ни громом тимпана и кимвал. Не несли рядом с ней горящих факелов. Не стряхивали их светочи, очищая тем самым место, где ступала ее нога. То есть, не было ничего такого, к чему прибегают бродячие предсказатели, привлекая к себе внимание. И сама Герофила не несла на голове своей венка и не держала в руках жезла гадальщика. Однако афиняне безошибочно опознали эту женщину. Она величаво двигалась, едва колебля на ходу длинный и необычный здесь желтый хитон из тонкого бисса, какого из шерсти овец не получишь, как ни старайся. Хитон перехватывал пояс, поблескивающий прозрачными камешками. С плеч падал пурпурный с продольными зелеными полосами плащ. На голове — словно в несколько рядов повязанный платок, но ряды эти были сшиты между собой в аккуратную, как перевернутая лодочка, шапку с разбегавшимися по ней волнами. Пророчица молода, у нее светлое и четкое, слегка удлиненное лицо с нежным румянцем на щеках, резким разлетом бровей и носом, тронутым горбинкой, что, поговаривают, в Азии считается признаком женской красоты.
И любопытно афинянам, и жутковато.
Наслышаны были они, что родилась Герофила в Марписсе, рядом с Троей, от нимфы и смертного отца. Правда ли это? Ведь в моменты вдохновения величала она себя то Артемидой, то женой Аполлона, то его дочерью. Для греков такое не выглядело особенной путаницей. Кто объяснит тайну и суть родства с богами? Может быть, все так и есть.
И, конечно, афиняне успели предупредить Тезея о прибытии гостьи. Один из них, самый ретивый, даже палку свою отбросил, чтобы легче было бежать к царю. Другие припустили следом, держа палки наперевес, могло даже показаться поэтому, будто они гонятся за первым, чтобы поколотить его, что, и, правда, было им не чуждо.
Тезей встретил Герофилу у входа во дворец. И Герофила немедленно отличила его ото всех остальных.
— Мне оказывает честь сам герой Лабиринта, — обратилась она к нему.
— Ты слишком добра ко мне, Герофила, — ответствовал ей Тезей, — жизнь еще более запутанный лабиринт, и как не приветствовать ту, которая может видеть сквозь стены.
Когда они, оставив снаружи всех, сбежавшихся на зрелище встречи знаменитой и загадочной гостьи, вошли во дворец, молодой царь отступил в сторону, давая пророчице первой взойти на ступени, ведущие в мегарон. Герофила, прерывая это церемонное его движение, запросто коснулась ладонью плеча Тезея, слегка подтолкнув его вперед. И они пошли рядом, и близость возникла между ними, как бы сама собой разумеющаяся, если не иметь в виду, что Тезей, поднимаясь в мегарон, продолжал нести на себе это прикосновение мягкой и прохладной женской ладони, окатившее юношу будоражащей волной тепла.
Приближение вечера застало молодых людей уже впятером. Кроме Поликарпа и Лаодики, к Тезею и Герофиле присоединился Мусей. За Мусеем, естественно, послали. Он песнопевец и тоже ведь прорицатель, и еще раньше вернулся сюда из Дельф. Конечно, Герофила и Мусей принялись вспоминать этот ритуальный центр всея Греции, поохали под впечатлениями о священном Кастильском источнике, поговорили о почти кольцевой дороге, которая ведет к храму Аполлона и расходится со струей источника — этого потока нимф, отпуская его течь стороной вниз, убегающего от прямо стоящих белых строений светлого бога в темные чащобы, в развалы нагромождений грубого камня, в диковинные перепады дионисовых владений, где изогнутые крепкоствольные деревца, как вакханки, карабкаются на кручи скал. Не забыли они и о Формакидах, гигантскими слоеными зубьями выделявшихся на фоне гор, и, конечно, о толпах и группках паломников, разнокрасочных и шумных, непохожих друг на друга ни одеждами, ни жестикуляцией, прибывающих сюда, чтобы умилостивить божество и разузнать о своих судьбах, о реальности всяческих своих упований. Все эти паломники рядом с чинными, преисполненными суховато- величавого достоинства и самодовольными служителями бога, напоминали отдыхающих, вынужденных время от времени выстраиваться в очереди за советами, словно к целителю, скрытому за стенами храма.
— У Кастальского источника жрецы затеяли рыть бассейны, — рассказывала Герофила, — которые они выложат плитками, чтобы струя не сразу убегала от них.
Мусей огорчился:
— Нужно ли нарушать одну красоту, чтобы завести какую-либо иную.
— Разве не дали тебе боги дара прорицания, — став серьезной, заметила Герофила, — разве ты не видишь, как переменится все вокруг, если заглянуть вперед?
Мусей помолчал, сосредоточенный, и откликнулся, чрезвычайно удивленный:
— Да… Я вижу… — он принялся подыскивать слова. — Если б мы там сейчас появились, то попали бы совсем на другую землю… Нам ее не признать своею.
Герофила поняла Мусея и даже как бы позавидовала ему:
— Ты мужчина и видишь далеко… Так далеко, — что это сейчас… никому и не нужно.
Этого Мусею никто еще не говорил. Его предсказания, которые он делать перестал, и правда, при всей своей внятности и, казалось бы, зримости, выглядели совершенно нереальными. Например, женщины мыса Суний сожгут целый флот кораблей. Ничего такого пока не исполнилось. Да и как это понимать: рыбачки в своих очагах переводят на разогревание горшков и кастрюль целое судно? И не одно, а множество…
— Уж тебе-то незачем вздыхать, ясноглазая, — заметил Мусей.
— Я женщина… — ответила Герофила. — Если женщина что-то почувствовала, значит, это что-то случится… Да я и не жалуюсь, — добавила она, — я свое вижу…
Герофила откинулась на спинку кресла, руки ее распростерлись, голова — назад, глаза затворились. Казалось, молодая пророчица сейчас взлетит.
— И в бездну смотрю, как в зеркало, — раздался голос ее.
— Что ты видишь? — встревожилась Лаодика.
Герофила рывком выпрямилась в кресле, встала, сделала несколько шагов, мягких и плавных, словно в танце, замерла. Потом вернулась в кресло и, все еще глядя поверх присутствующих в мегароне, произнесла:
— Вижу царицу Спарты Леду, родившую будущую красавицу, которая станет причиной войны Запада и Востока.
— И битвы эти, между Западом и Востоком, начавшись, уходят в такую даль времени, — добавил Мусей, тоже взволнованный. — Кажется, они, то затихая, то возникая, никогда не кончатся.
— Может быть, и так, — согласилась Герофила, склонившись к Мусею. — Ты проскакиваешь через время и видишь дальше.
Лицо ее оставалось задумчивым, но вдруг она резко повернулась к хозяину мегарона:
— Тезей, это как-то связано с тобой.
— Лучше уж и не заглядывать вперед, — испугался за старшего брата Поликарп.
Однако Тезей отреагировал иначе:
— Прости, Герофила, — сказал он, — тебе приходится видеть про меня то, что мешает тебе отдохнуть в моем доме.
— Это возникает невольно, — мягко ответила пророчица молодому владыке Афин, — и может застать меня, где угодно… К тому же, — добавила она, — твое участие в таком будущем случайно и… и не твое все это. Порою за тем, что происходит с каким-то человеком, прячутся события глубин жизни. И то, что коснется него, — всего лишь волна, скатившаяся с изгиба совершенно иной пучины.
Когда Герофила чем-то озабочивалась, на ее чистом и гладком лбу проступала высокая вертикальная складка, такое же углубление коснулось и подбородка, и все это — вместе с ложбинкой, идущей от верхней губы к тонкой переносице, — представало единой линией, отблеском некоей внутренней оси, несущей черноглазую пророчицу по земным весям и над ними. И впечатление это особенно украшало ее лицо.
— Что б ни случилось, самим-то собой я останусь всегда, — произнес царь.
— Да, мой Тезей, — убежденно откликнулась Герофила.
