— Ты знаешь, — ответила она, наконец, — мне не подходит. Это та же власть силы, только иначе устроенная. Сила никогда не будет хороша, а я не хочу подчиняться несовершенному.
— Ну вот, обрадовала, — огорчился Тезей. — А как же мне устраивать жизнь Афин?
— Устраивай жизнь, хозяйство, демократию, но не делайся рабом какого-либо устройства.
— Разве в доме не нужен порядок?
— Нужен… Однако любовь Афродиты Небесной — враг порядка.
— Ты говоришь о богах.
— Значит, надо людям быть богами, и тогда порядок не будет порабощать.
Они опять помолчали.
— Расскажи о себе, — попросил Тезей.
— Была замужем, — призналась Герофила. — Один самосец увез меня из Марписсы на свой остров… Я ведь не сразу стала сама собой — и поэтом, и пророчицей. Правда, еще в Марписсе вещала. С Самоса уехала в Клар со вторым мужем… На Делосе появилась уже одна… И теперь одна возвращаюсь из Дельф.
— А теперь куда?
— Сначала на Самос… На Самосе у меня дочка. На Самосе я бываю часто… Потом в Азию.
— Первый муж не отдает тебе дочку?
— В этом мире все принадлежит мужчинам… Все, кроме свободы.
— Я недавно узнал, что у меня тоже есть сын… Так что не все принадлежит мужчинам.
— Бедненький, — вздохнула Герофила, — от Ариадны?
— Да… Видно, и сыну моему, как и мне, богами даруется безотцовщина. Такова судьба.
И чувство тоски знакомо вернулось к Тезею. Он пытался представить своего маленького сына и снова увидел себя, тоже ребенком, которым, казалось, и не переставал быть. Как всегда, вспомнилась и огромная коза, подхватившая его рогами за ногу и перевернувшая в воздухе, когда небо не видящему земли открылось все вдруг, и — удар о землю. Огромная коза, давно ставшая для него символом самой жизни.
— Не думай сейчас об этом, — произнесла Герофила.
— Странно, — сказал Тезей, — я любил Ариадну больше самого себя… Появилась ты и сделала меня сегодня счастливым…
И еще две женщины представились ему: Перигуда и Перибея. На мгновение всплыла в памяти и коринфская гетера Демоника…
— Любовь — цветок иного мира… — снова заговорила Герофила. — Он лишь распустится — гибнет под нашими холодными для него небесами… Потому всякий раз цветком таким следует дорожить. Без него ведь тоже не жизнь… И, повторюсь, — любовь выше людей, потому и не может быть неразделенной. Мужчина может быть влюбленным во многих женщин, а женщина — во многих мужчин… Вот бы переплести все влюбленности, — улыбнулась она, — мир был бы таким единым…
— Но не получится, — закончил за нее Тезей.
— Не получится, — согласилась Герофила, — всякий раз любовь так индивидуальна…
— Посмотри на меня, смотри в мои глаза… — теперь это сказал Тезей…
Утром снова пришел Мусей. И привел с собой Одеона. Герофила не выходила из отведенных ей помещений. Тезей же был уже на ногах. Только они втроем разговорились в ожидании гостьи, как царю доложили, что к нему просится Менестей.
— Вот и родственник пожаловал, — неопределенно произнес Мусей.
Менестей, сын Петея и внук Орнея, и впрямь был дальним родственником земного тезеева отца Эгея. Считалось, что линия Менестея тоже берет свое начало от Эрехтея, несколько поколений назад царствовавшего в Афинах.
— Зови, — приказал Тезей прислужнику.
После минувшей ночи Тезей был в наилучшем расположении духа и готов был обнять мир, не только своего дальнего родственника.
Менестей вошел в мегарон не без видимой осторожности и остановился, как только кончились несколько парадных ступеней, ведущих наверх. Бездетный вдовец, он был лишь лет на десять-двенадцать старше Тезея, но его небольшая коричневая бородка прибелена была уже начинающей проступать сединой. Брови под невысоким лбом, массивные, словно приклеенные. Под ними не сразу разглядишь цвет глаз. К тому же глаза Менестей как припрятывал за тяжелыми веками.
Тезей охотно двинулся навстречу родственнику, обнял его за плечи и усадил на сидение, подставленное Мусеем.
— Прости меня, Менестей, что я раньше не нашел тебя, — обратился молодой царь к гостю. — Боги не простят мне такого отношения к кровной родне, но, знаешь…
— Знаю, знаю, — поспешил ответить Менестей, — до того ли было тебе. Боги испытывали тебя иначе. Где было найти силы на другое.
— И все-таки ты прости меня, — настаивал Тезей. — А, хочешь, — предложил он вдруг, — перебирайся ко мне в Акрополь. Мы тут одни, и места хватит.
— Ты добр ко мне, Тезей, — отвечал Менестей, — но лучше я для твоей же пользы останусь в гуще народа… Это у меня хорошо получается, — добавил он, придав последним словам особое значение.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Тезей.
— Я умею слушать и говорю так, чтобы ко мне прислушивались, — отвечал Менестей.
— Тем более жаль, что не хочешь в Акрополь перебраться, — любезно сказал Тезей, — твои советы были бы для меня весьма полезны.
— Ты преувеличиваешь, царь, — скромно потупился Менестей. — Я ведь и так могу посильно помогать тебе советами.
— Кто такой Клеон? — спросил царь.
— Это человек, которого бы не было, если б не появился ты.
— Кто это?
— Не появись ты, не принеси с собой те изменения в жизнь Афин, которыми ты здесь всех взбудоражил, он бы и остался в безвестности. Клеон возник на волне смуты, которую ты поднял идеей народовластия. Ты, словно бог, создал его, своего противника.
— Но сам он что такое? — продолжал допытываться Тезей.
— Был незаметным писарьком у царских чиновников, какие поплоше, — сказал Менестей пренебрежительно. — Вон Одеон его хорошо знает. Мальчишкой Клеон при их храме болтался.
Тезей повернулся к Одеону.
— На побегушках он был, — ответил Одеон, улыбнувшись, — во время таинств служил чтецом, по ночам состоял при шкурах и кубках, мыл посвященных, обмазывая их грязью и отрубями, напоминал, когда после очищения следует произнести «Бежал зла, нашел благо». Всегда похвалялся, что сам может это протрубить звонче, чем кто бы то ни было. Водил по городу бесноватых вакханок в укропных и тополевых венках. Зажимал в кулаке пару откормленных полозов и потрясал ими над головой. Вопил «Эвоэ-сабоэ», приплясывал, выкрикивал в такт «Гиэс-аттес-аттес-гиэс». Старые бабки умилялись, называли его запевалой, вожатым и плющеносцем.
— Еще раньше, в школе, готовил чернила, отмывал скамейки и подметал за дядьками, — добавил Мусей.
— Однако мне тоже приходилось наниматься в поденщики и убирать чужое — то маслины, то смокву, то виноград, — решил вступиться за Клеона Одеон.
— И в окружной список граждан его все-таки вписали, — заметил со своей стороны Мусей. — И знаний он постарался набраться… Только, по-моему, — усмехнулся он, — кое-каких сведений лишь нахватал — то там, то тут, у него от этого лишь шум в голове.
— И теперь вот Клеон — водитель народа, — заключил Менестей все также пренебрежительно.
— Но он же твой друг, — прямо заметил Менестею Мусей. — Вы же с ним постоянно шепчетесь по углам.
— Мало ли, с кем я шепчусь, — невозмутимо возразил Менестей, — я сам себе друг… А теперь вот, — он сбавил тон и произнес почти заговорщически, — друг нашему Тезею, и хочу, чтобы он стал другом
