Леонид Иванович Пузин
Девушка с побережья
С севера приходили норманны. Их шлемы украшали бычьи рога, их длинные прямые мечи наводили ужас на жителей прибрежных деревень — рыбаков, земледельцев, охотников, козопасов. И хотя аборигенам было не занимать мужества, и их бронзовые топоры и кинжалы могли с грехом пополам противостоять железному оружию пришельцев, мужчинам побережья не хватало главного — организации. Несмотря на то, что скалисто-лесистые берега Голубого залива населяли племена говорящие на одном языке, в случае нападения норманнов каждая деревня сражалась сама по себе — в лучшем случае, в союзе с ближайшими соседями.
Однако не следует думать, будто аборигены не объединялись из-за своей дикости — ничего подобного! Просто они имели печальный опыт, когда один из местных вождей, провозгласив себя Верховным Главнокомандующим всех Черноголовых, так объединил Побережье — не приведи Господь! И когда опередивший своё время Правитель пал, вероломно сражённый другом, и его эфемерное царство расползлось по швам, Черноголовые вздохнули с большим облегчением: уж лучше чужеземные грабители, чем домашний тиран! Норманны приходят и уходят, завидев на горизонте их паруса, можно либо принять сражение, либо бежать в горы, а от своего кровопийцы не убежишь! К тому же, норманны из захваченных в плен мужчин только по одному от каждой деревни приносили в жертву Варгусу — богу войны — да живыми забирали на свои ладьи столько человек, сколько потеряли в бою. А женщин вообще не обижали — кто же считает обидой заботу о продолжении рода? Ну да, сея семя, победители не спрашивали согласия у женщин, но ведь и местные мужчины — тоже. У братьев матери, иногда у отцов — да, но кто же спрашивает согласия у самих женщин?
Так что через каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят лет после начала набегов норманнов, Черноголовые оставались таковыми только по названию, в действительности имея волосы всех оттенков: чёрного, темно-русого, каштанового, рыжего и совсем белёсого. Конечно, чёрный цвет считался самым красивым, но и белобрысая девушка, если она не была откровенной дурнушкой, могла иметь немалую цену на ярмарке невест.
Посмотрев на своё отражение в драгоценном бронзовом зеркальце, Милица разочарованно вздохнула: нет, она не уродина, но… бесцветные брови, светлые неопределённого оттенка волосы — не на чем задержаться взгляду! Даже украшающий всякое девичье лицо румянец не равномерно покрывает её щёки, а сгущается на кончике носа — жуть! Словно она не девушка на выданье, а одинокая пожилая пьянчужка! Неудивительно, что — перестарок! Шестнадцатая весна — и до сих пор не посватался никто из парней! Только позапрошлым летом к её матери обратился хромой Ждан — многодетный седобородый вдовец! Которому была нужна не столько жена, сколько нянька для пригляда за четырьмя младшими отпрысками! Притом, что тогда Милице только-только сравнялось тринадцать вёсен — самая пора для замужества. И ведь мать говорила: подумай, Милица, хоть у Ждана борода с проседью и девять человек детей, а лучшего мужа ты вряд ли найдёшь.
Ну, почему, почему у неё нет ни отца, ни дяди! Они бы живо выколотили из неё глупое девическое упрямство! Как миленькая пошла бы замуж за хромого Ждана! Или хотя бы её мама Дарица проявила необходимую настойчивость и принудила свою строптивую дочку отказаться от девчоночьих грёз: как же, чернокудрый Путятко — размечталась! Первый парень на деревне — да он на тебя белобрысую лахудру ни разу не обратил внимания! А то, что когда ты с подругами купалась в укромной бухточке, украл ваши платья — так это из одного мальчишеского озорства. Парни — они известно, горазды на всяческие бесстыдства: не просто украсть одежду, но и загнать девушку голяком в крапиву. Им, понимаешь, смех, а девчонкам слёзы. Ну да, известно: женские слёзы — вода. Поплачут, посердятся, а как замуж — сразу забывают обо всех обидах.
Убрав зеркальце в мамин сундучок, Милица выглянула в маленькое окошко, которое зимой затягивалось рыбьими пузырями, а сейчас, летом, являлось простым прямоугольным отверстием в сложенной из ракушечника стене.
Просторная хижина ведуньи Дарицы стояла особняком от села — шагах в трёхстах вверх по крутому склону, на обрывающемся в море широком уступе. От зимних бурь её защищали только рощица из разлапистых низкорослых сосен да густые заросли лавровишни. Помимо рощицы и хижины с пристройкой для коз на уступе хватало места для трёх старых олив, небольшого виноградника да нескольких грядок бобов, тыкв, огурцов, капусты — тем и кормились. Вообще-то — не совсем: широко пользуясь услугами ведуньи Дарицы, благодарные односельчане приносили ей лён, шерсть, зерно, мёд, рыбу, яйца. Короче — не бедствовали. Более того: водились у Дарицы золотые и серебряные украшения, самоцветные камни, оловянная и бронзовая посуда, не говоря уже о глиняной и деревянной домашней утвари. И не будь тридцатитрёхлетняя вдова от рождения посвящена богине Белинде, седобородый Ждан посватался бы, конечно, к ней, а не к её некрасивой дочери — беззаконному норманнскому отродью.
Из выходящего на закат окошка открывался широкий вид не только на береговые бухты, но и на значительную часть сливающегося с горизонтом Голубого залива. Ослепительная синева скоро утомила зеленовато-рыжие глаза Милицы, и девушка прикрыла их веками, а когда открыла, то увидела вдали едва различимые тёмные пятнышки — то ли рябь на воде, то ли?..
Встревожившись, Милица выбежала из хижины и посмотрела на расположенную двумя уступами выше сторожевую башню — так и есть! Над вершиной башни клубилось густое облако чёрного дыма — норманны! Как правило, их узкие длинные ладьи приходили весной, и жители деревни надеялись, что в этом году им не придётся ни сражаться, ни платить грабителям отступную дань — ан, нет! Принесла нелёгкая!
Немного спустившись по крутой тропинке, Милица смогла увидеть поднявшуюся в деревне суету: в двуколки с домашним скарбом впрягались ослики, мужчины с помощью старших мальчиков сгоняли овец и коз — никто не помышлял о сражении. Видимо, слишком много норманнских кораблей показалось на горизонте…
…ёкнув, Милицино сердечко часто забилось: не вышедшие замуж девушки старше шестнадцати вёсен, по негласному решению старейшин и вождей Черноголовых, были обязаны отдаваться пришельцам. Во всех случаях: или как военные трофеи, или — если жители прибрежных деревень уклонялись от битвы — в качестве дани. Конечно, когда Черноголовые побеждали норманнов, то их девушки и женщины освобождались от этой унизительной дани, но такое случалось крайне редко.
Да, формально шестнадцать вёсен Милице исполнялось только в следующее весеннее равноденствие, но в деревне все знали, что родилась она в начале лета, так что… ах, ну почему её мама не настояла на замужестве?! Будь она сейчас замужем за Жданом, ей бы не пришлось трепетать от страха в ожидании печальной участи живой игрушки воинственных пришельцев — муж увёл бы её в горы. Затаиться? Украдкой выскользнуть из хижины и забиться в одну из многочисленных, поросших густым кустарником каменных щелей? Если прихватить с собой с вечера испечённых Дарицей лепёшек с овечьим сыром, то три, четыре дня — а на землях Черноголовых норманны, как правило, дольше не задерживаются — можно пережидать грозу, не испытывая больших лишений.
Ага! А после? Когда, пополнив запасы воды, продовольствия и вина, полночные грабители отплывут на полдень? Что скажут старейшины? А сама она, как посмотрит в глаза беззаконно лишённым девственности юным невестам? Или — обесчещенным замужним женщинам? Ведь если старейшинам удастся договориться с норманнами и разбойники ограничатся отступной данью, то на те три, четыре ночи, которые они проведут на берегу Голубого залива, для ублажения пришельцев от их деревни потребуется не менее пятидесяти женщин. Так что на счету окажется каждая молодая вдова, каждая достигшая шестнадцатой весны, не выданная замуж девушка. Ведь в своё время даже посвящённую богине Белинде её маму Дарицу пришлось принести в жертву похоти чужеземцев — тем самым лишив надежды стать жрицей храма. И?..
…и всё-таки — страшно! И жутко обидно: получается, до сегодняшнего дня она хранила девственность, чтобы ею воспользовались чужие пьяные мужики? Да после такого бесчестия она точно не
