— Ведьма знатная была, а лозы не знала. Лоза мужских рук хочет. А ты ей кто будешь?
— Лозе?
Старик обиженно поджал губы:
— Молод со мной шутковать еще.
— Прости, дедушка, — Ястреб почтительно поклонился. — Если ты о тетке Лилии, так я ей племянник.
Дед сменил гнев на милость.
— Это ладно, — закивал он меленько, — это хорошо. Я уже стар домовничать… А Лилия злилась бы, что хозяйство в упадке. Ты пошто двери порубил?! — тут же рявкнул он. — Аль соседушку не мог покликать?
— А ты б разве сладил, дедушка…
— Охти мне!! — старичок всплеснул руками. — Да нешто вы, молодые, совсем с ума рехнулись? Я ж о домовом: домовике, доможиле, домовом хозяине, дедушке-соседушке, суседке, доброжиле, лизуне, постене, батанушке, ведающем…
Ястреб заслонился руками:
— Будет, дедушка!! Будет!
Сосед помахал костистым пальцем: стой пограничник чуток поближе — выбил бы глаз:
— Ну, то-то. Прощевай пока. Я приглядывать стану.
Ястреб хмыкнул. Не иначе дед — теткин тайный воздыхатель. А если и тихарь[15] — они и должны быть такими, обычными — почему так рьяно объявился? Домовика звать советовал. Неужто не знает, что у ведьм в домах доможилы не живут? Духа хозяек в доме слишком много, чужой не вместится. При невестке Ивке точно не было. Или бывают исключения?
Пограничник присел на крылечко. Вынул из кармана краюху хлеба и рыбку, завернутые в платок. На пробу разложил на щелястой доске, обмахнув с нее пыль и сухие листья. Одними губами прошелестел:
— Дедушко домовой, соседушко домовой, приди хлеба-соли покушать, меня послушать…
Хмыкнул неловко. На заставах домовиков не случалось, отвык. Или успел въесться в кости рациональный мир за Чертой?
Ничего не происходило. Ястреб просто сидел, отдыхал, откинувшись к дверному косяку, вольготно вытянув ноги, подставив лицо неяркому по осени солнцу. Взгляд лениво скользил по заросшему двору, каменной кладке забора, выглядывающей из зелени малой сараюшке: может, хлевушку, но, скорей, поварне или овину. Это потому что над двускатной тростниковой крышей торчала беленая некогда труба.
У трубы что-то шевельнулось, и на порушенный кирпичный край выплеснул дымчатый с салатными глазами котяра.
— Кис-кис… — позвал Ястреб.
— Сам ты «кис-кис»! — отозвался кот. — Между прочим, меня Яшкой [16] звать. Так, правда, приглашаешь?
Голос у котищи был вибрирующий, басовитый, весьма неприятный. А поскольку коты даже на Берегу не говорящие, подумал Ястреб, то это оборотень, верней всего, домовой дух. Соседушки обожают перекидываться в серых котов.
Пока он вот так рассуждал, дымчатый Яшка одним изящным прыжком слетел на крышу, другим на каменный забор, а третьим скоком взял высоту крыльца и с урчанием впился в рыбку. Поди вот, поговори с ним сейчас.
— Перестань хихикать, — не прекращая жевать, отрезал доможил. — Я два года, считай, с хлеба на квас перебиваюсь. У, ряха бесстыжая!
— Так тебе квасу? Или пива?
Котище вытащил из рыбки зубы, но придавил ее лапой: а то еще сбежит… Ответил с жадным блеском в глазах:
— И того. И другого. И молока, молока побольше! Ну, чего расселся? Давай!
— А пузо не треснет?
Яшка гневно сощурился:
— Ты поговори у меня. Вот приду ночью и на грудь лягу! Или коням гриву к хвосту привяжу.
— Напугал ежа голым профилем… Нет у нас коней.
— Так ты врал насчет пива?
Ястреб протянул руку и решительно почесал разобиженного домового за ухом:
— Потерпи. Сейчас в лавку схожу.
К пиву, опять же, хорошо пошла вяленая рыбка. И не одна. Бока у котяры раздулись, глаза замаслились. Он развалился на крыльце, постукивая хвостом:
— Станем сказки сказывать?
— А работать?
Яшка совсем по-человечески вздохнул. Посозерцал, как выстреливают из подушечек и прячутся когти.
— Ты, навроде, спросить хотел… Или мне послышалось?
— Хотел, — Ястреб усмехнулся. — Ты только в кота перекидываться умеешь?
— Не только, — домовик потер лапой нос. — В горностаюшку еще, в ящерку-басилиска, опять же, в петуха черного… А что? Показать?
Ястреб ненадолго зажмурился, прижав глаза кулаками; потянулся и резко встал:
— Все. Пора двери чинить, темнеет уже. А мысль мелькнула. Как додумаю, скажу.
Входная дверь годилась уже только на дрова. Не найдя сразу ничего подходящего для замены, Ястреб дал себе зарок выбрать поутру доски и сколотить новую. Все это время Яшка терся поблизости, охал, лязгал, что-то ронял и, судя по отчаянному писку, пугал в зарослях мышей. Но даже весь этот шум не разбудил разоспавшегося Лэти. Может, и к лучшему.
— Ну, надумал? — не вытерпел, наконец, Яшка. Оказал из чащобы выпачканную землей и зеленью морду. Вид у него был устрашающий. — Или поужинаем?
— Что-о?!..
— А что? Я тут голодую и холодую, — домовой сделал попытку загибать пальцы, — дверь ты, опять же, сломал. Приплелся невесть откуда… Сплошной убыток хозяйству.
Пограничник обхватил руками щеки, не позволяя прорваться хихиканью. Закашлялся.
— Ну чего? Чего такого я сказал? Можно подумать, ты воздухом кормишься? Вставай, давай, кашу вари. Всухомятку питаться вредно.
— Кашу?
Котище похлопал загоревшимися в сумерках глазами:
— Ага, кашу. С молоком и сахаром. И маслом.
Ястреб, не вставая с крыльца, подпер скулу ладонью. Повертел головой, то ли восхищаясь, то ли возмущаясь Яшкиной наглости.
— Или не умеешь? Тогда черняя своего буди. Откуда выкопался такой? Не старик, а сед, и на лицо точно темный чулок натянули…
— Он проводник.
Яшка отскочил, выпустил когти, шерсть на загривке встала дыбом.
— Не бойся, он не за тобой пришел. Мы Берегиню ищем. Ее душу выплакать заставили.
— Вот и ладно, — домовик злорадно осклабился. — Пусть поживет, на себе почует, каково это — без души.
Отскочил, хрустнув ветками. Ястреб стиснул зубы, уложил руки на коленях.
— И тебе не совестно?
— Совестно?! А она братьев моих жалела? Когда они в Черте вместе с домами горели!! У нас души-то нет. И вырий нам заказан. Все, что есть — родной дом. И мы его по правде любим, не как вы. Пусть хоть теперь поймет!
Яшка забыл, что надо бояться. Вышел из зарослей весь, уперся лапами в землю, взглядом — в пограничника.
