наклонился ко мне Полоскай.
Шесть пар внимательных, хоть и немного осовевших глаз смотрели на меня. Я качнул утверждающе головой.
— Как есть отбил — удовлетворенно заявил Полоскай — ряху Анатолию отделал, как пасхальное яйцо!
Коллектив одобрительно загудел.
— Ну и энтот вепрь—от, Толян наш, задумал—удумал Витьке отмщение. Решил, значит, через Витьку оставить без света школу.
— Это как это? — Загалдела публика.
— А вот так! Сказал — не буду, грит, дизель возить и все. Пущай мол Николаевна виноватой себя через Витьку чувствует. По еённой мол причине дети не учатся, она тут дармоедничает, и хахаль ейный, Витька то есть, тоже.
— Не бывать такому! — Зарядили мужики. — Витька в честном споре бабу отбил, к тому же баба вообще на Толяна была несогласная, а с Витькой у них полюбовь полная. Это что же он, мироед, свой позор за чужой счет покрыть решил. На всех страдание за свои неудачи наложить задумал? Да я ему сам харю отполирую — кипятился кто—то. Хер ему, а не бобышки, коли дизеля не будет — резюмировало наконец собрание. Так ему и скажем — вмиг примчит, хоть бочку, хоть две.
И вот тут на сцену выступил Щетина, да выступил так, что я оценил. Хитро, весьма хитро, если Щетина так и задумывал заранее. А ежели и не задумывал, а улучил момент, то можно только восхищаться природной сметкой и сообразительностью, умением оборачивать ситуацию неизменно в свою пользу. По неоспоримому праву лидерствует в своей ватаге этот простоватый с виду мужик, не прибавить не отнять.
Итак, дождавшись, когда гвалт, гам, бурлящее возмущение чуть схлынет, но еще не уляжется окончательно, тогда, когда народ еще не остыл, но чуть уменьшил жар, дядя Коля—Щетина встал и весомо заявил: Ша, босота. Можно я скажу? То, что вы тут говорите, оно конечно правильно, по делу, но скажите мне, есть тут среди вас такие — каких Толян бы не обжулил?
— Да он нас постоянно надувает. Мудрит что—то, мудрит. Его и не понять — чего у него, кого, каки—то записи. Вроде должен вот стока привезти, — подслеповатый рыжий мужичок по прозвищу Трубка во всю ширь раздвинул руки, — ан нет, везет стока, — Трубка свел руки почти вместе. — И все ему нипочем — тут достача, тут недостача, тут сход—тут расход.
— Да—да, Трубка дело говорит, — заподдакивали мужики, — Толян этот как есть самый наипервейший жулик!
— Так отчего вы тогда уверены, — продолжил, выслушав всех ораторов Щетина, — что вам удастся выручить у него столько дизеля, сколько нужно?
— Дак это, — озадачились мужики, — скока возит — хватат ведь.
— Хватат! — Передразнил Щетина. — А ну как не будет? А ну как не будет хватать? Хватало ведь отчего? Толян, он расчитывал к Софье женихаться, ты ведь, — Щетина ткнул в кого—то сигаретой, когда к своей бабе женихался, тоже не жмотился? Это только потом, заполучил тело белое, дак ей от тебя снегу студеного не допроситься, не то, что чего бы там чего «слатенького».
Все засмеялись. — А чё я то, — заоправдывался мужик — я то чё? И тоже захохотал.
И еще долго, чуть не до полуночи судили, да рядили: сначала голоса разделились поровну, потом пошло шатание в ту и в другую сторону, а потом и вовсе весь жар дискуссии сошел на сухой пар обычного, под водочку, спора.
— А, хрен с тобой, давай попробуем, — таков был окончательный вердикт. А уж когда, на десерт что называется, я рассказал мужикам, каким образом был получен нынешний самогон, и пообещал пускать раз в две недели к генератору Полоская, общество было уже совершенно покорено и довольно.
Универсальный рецепт победы над нашим народом — посули ему светлое будущее — потом, а выпить сейчас, и народ пойдет за тобой, и выберет тебя куда нужно и возведет тебя на любой трон, а того, кто был на нем до этого — низвергнет и бросит на эшафот. Нисколько при этом не задумываясь что тот, кого они только что свергли, был ими, быть может только вчера точно также коронован.
Пир продолжался, и только Щетина, чуть наособицу, пил, но смотрел трезво сквозь глубокую ночь куда—то вдаль и о чём—то сосредоточенно думал. А когда настала пора расходиться, собрался первым, подошел, сунул мне руку и сказал: ну, ты не особо—то командуй, начальник… генератора. Пока!
6.
Грузовичок лихо подкатил, слегка буксуя по набравшей влагу земле.
— Ну, что вылупились, — недобро зыркнув спросил Толян, — давайте, разгружайте.
Мужики, тихонько переругиваясь, начали выгружать из кузова ящики, мешки и коробки. Бочек с солярой не было. Закончив, мужики сгрудились у опустевшего кузова и закурили, пряча от дождя в кулак сигареты.
— Чё встали, — опять зарявкал Толян, — мне с вами рассусоливать некогда, буксовать за меня по лесам вы что—ли будете? Давайте, грузите.
Артельщики принялись грузить медь. Один мешок, два, три, четыре. Все.
— Как все? Вы чё, шутите? Еще тащите!
— Дак все. — Развели руками мужики.
— Э—э, вы мне тут бросьте, все! Какое все? А бобышки? А еще три мешка меди? Вы чё?
— Осади, Толян, — отлипнув от стены вмешался я, — давай посчитаем…
— Какое посчитаем? Ты кто такой? Ты никто! Ты без никому. Чего с тобой считать? А ну, давай грузи обратно сахар, сигареты, барахло.
Толян энергично замахал руками показывая что именно надо грузить. Мужики мялись в нерешительности.
— Не надо ничего никуда грузить, — распорядился я, — тащите все в балок. Это наше все, мы за это расплатились.
Глаза у Толяна округлились, вылезли из—под век, и вращались вправо влево с четким ритмом шарящего по периметру прожектора. Он соображал. Потом вдруг, поняв в чем дело, налетел на меня, затолкался и завизжал: Ну—ко, ну—ко, ты кто такое есть вообще?
— А ты не нукай, ты вынь да постукай, — вмешался в разговор дядя Коля—Щетина — Витька, он нами уполномоченный.
— Чего? Кто? Какой уполномоченный?
