чистую простоквашу. Пришлось ехать за новым.
– Когда скисло?
– Часов в десять.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Прокурор сказал, что я борец... Комплимент или шутка? Тогда против чего же борюсь?..
Идеологической борьбой я считаю не только борьбу против империализма. Борьба с Калязиной – какая? Разве мы с ней что-нибудь делим? А борьба с мещанином разве за шмутки? А борьба с обывателем, с карьеристом, с подлецом, с дураком – какая? Это же борьба идеологическая. Когда я вижу тетю, замотанную в чернобурку, распаренную, но не от чернобурки, а от рулона ковра три на четыре, который она счастливо тащит на своем чернобуровом плече; когда я этой тете иронично улыбаюсь, зло и намекающе, неужели и в этом случае я веду идеологическую борьбу?
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Оказывается, Рябинина занимает смысл жизни. Я ему отвечу...
Ну, о будущем говорить не стоит. Уверена, что любой из нас не возражал бы, чтобы после нашей смерти не было бы ни будущего, ни поколений. И это естественно: я умер – и мир должен умереть. Теперь о существе.
Возьмем работу, которая хороша когда от нее получаешь удовольствие. Еда для чего? Для удовольствия – не для калорий же. Любовь? Для удовольствия: когда мы обнимаемся, то меньше всего думаем о продлении рода человеческого. Спорт, зрелища, гостехождения, туризм, спиртные напитки... Все для удовольствия. Так о чем же тут думать? Человек живет для наслаждений. И больше ни для чего.
Людей можно делить по разным признакам, но, кроме всего прочего, они делятся еще и по тому, кто, как и чем наслаждается. Человек выпил стакан 'Плодоягодного' и понюхал кусок магазинного студня – это один уровень. Человек просмаковал рюмочку шестнадцатирублевого коньяка и съел ломтик ананаса – это другой уровень.
Я хочу сказать, что смысл жизни заключается в умении жить со смыслом. А уметь жить со смыслом – это уметь красиво наслаждаться.
С л е д о в а т е л ю Р я б и н и н у. Хочу сообщить вам два факта, которые могут пригодиться в вашей работе. Факт первый: огурец погибает не оттого, что сорван, а от нервного потрясения, когда к нему тянется рука человека. Факт второй: в Аргентине один садовник научил кактус четырем правилам арифметики. Если что узнаю еще, то сообщу.
Уважаемая гражданка Федотикова! Благодарю вас за удивительные факты, о которых я узнал впервые.
Осень горела за окном желтизной листьев и последним теплом горящего и негорячего солнца. Осень приглушила и городской шум, смазав летнюю звонкость голосов и трамваев. Осень, осень...
Она вроде бы расправилась не только с солнцем и деревьями, но и с ним, с Петельниковым, лишив его привычной работы, – теперь он искал не преступников, а духов. Лазал по загородному пепелищу, пытаясь докопаться до калязинского ясновидения. Разглядывал бычков на мясокомбинате... А сейчас вот пришел с молокозавода, где смущал администрацию глупейшими вопросами о причинах скисания молока. Оно киснет от плохо вымытой цистерны, от микробов, от пыли, от крошек хлеба и еще от десятка причин. Спросить же, киснет ли молоко от взгляда, он не решился. Впрочем, от кислого взгляда...
В дверь кабинета стукнули. Нет, задели локтем. Скорее всего Леденцов. Но дверь открылась.
– Вы? – Инспектор метнулся к двери.
Лида смущенно оглядывала кабинет:
– Боже, как у вас казенно...
– Так ведь и работа казенная.
– Голые стены.
– Нельзя украшать. Вызванный должен смотреть на меня, а не на стены.
– А вот художник Коро говорил: 'Если бы мне было позволено, я все стены тюрем покрыл бы живописью'.
– Лида, что-нибудь случилось?
– Я зашла просто так...
– Ага, на милицейский синий огонек.
Она залилась краской, которая вроде бы перекинулась и на косу, старомодно лежавшую на груди, на белой кофточке... В каком она классе? В восьмом, в девятом?
– Если бы вы прошлись по камерам, то половина преступников завязала бы только от одного вашего вида, – неожиданно сказал инспектор то, чего не собирался говорить.
– В ваших камерах я бы умерла со страху.
Он посадил ее в гостевое кресло, сразу пожалев, – она провалилась в него вся, словно ушла из кабинета.
– Как ваша Калязина?
– Излучает биоинформацию.
– А вы ее принимаете?
– Я нормальный человек.
– Вадим, вы другой человек, поэтому Калязину и не слышите.
– А есть люди, которые слышат?
– Разумеется.
– Лида, мозг у всех един.
– Да? Он у всех разный, как ваши пальцевые отпечатки.
Инспектору казалось... Инспектору хотелось, чтобы в его кабинете, где Лида была впервые, она вела бы себя чуть иначе, чем в своем доме. Он не определял это 'чуть'. Ну, может быть, смелее, свободнее, побольше кокетства... Зачем? Он не вдумывался, – для мыслей тоже есть запретные зоны, опутанные колючей проволокой и высоковольтными проводами.
– Вернее, мозг у всех работает по-разному, – добавила она.
– Согласен. Отсюда у всех разные способности.
– Поэтому у всех разные души.
– Допустим, – согласился инспектор, догадываясь, что она ведет его к какой-то мысли, ради которой и пришла.
– Нужно искать свою, родственную душу.
Петельников безмятежно улыбнулся, все поняв. Лида вспыхнула, задетая пренебрежительностью этой улыбки.
– Вы решили жениться, да?
– Уже сделал предложение.
– Зачем?
– Чтобы жена меня собирала.
– Куда?
– На войну и в баню мужчину должна собирать жена.
– Я же серьезно...
– Чем плоха Светлана?
– Она не для вас.
– Девушка с улыбкой Джоконды не для меня?
– Я терпеть не могу улыбку Джоконды.
– Лида, этой улыбкой восхищается весь мир.
– Я тоже восхищаюсь гениальному изображению противнейшей улыбки.
– Ну а что же плохого в Светлане, кроме джокондовской улыбки?
– Она добрая девочка, но не для вас.
– Почему же?
– Это не ваша родственная душа, не ваша половинка.
– Лида, я вам про женитьбу, а вы мне про мифы, про легенды...
– Да? Если хотите знать, родственная душа – это не легенда, а биологическая потребность.
