говорил, что из Рябинина вышел бы хороший старший следователь. Впрочем, ему начхать: доложит заместителю прокурора города и спихнет кому-то из коллег.
В дверь постучали.
– Не принимаю! – крикнул Антимонин.
Свои не стучат, никого не вызывал, а для посторонних нет времени. Но все-таки вошли, тихо и пугливо, как входят кошки, неуверенные в реакции хозяина. Маленькая женщина в мягкой шерстяной кофточке. Таких женщин Антимонин определял за версту. Жалобщица, хлопочет за мужа.
– Вам кого? – спросил Антимонин тем отстраняющим тоном, который не оставляет никакой надежды на разговор.
– Старшего следователя Антимонина...
– Да, я.
– Хочу узнать о муже...
– В приемную, гражданка, в приемную.
Антимонин не любил людей, которые шли жаловаться, считая их сутягами и склочниками.
– Вчера вы были вежливее...
– Вчера?
– Да, у меня на квартире.
Антимонин блеснул очками в модной почти квадратной оправе – он слегка откидывал голову, отчего стекла иногда сверкали коротким лучом. Перед ним стояла невзрачная девушка в какой-то странной, дрожащей позе. Он ее видит впервые. Шантажистка? Это любопытно.
– Так вы утверждаете, что вчера я был у вас? – улыбнулся Антимонин, показывая золотые зубы.
– Я жена Рябинина.
– О, извините, не узнал.
Боже, да он ее дома и не видел. Что в нем блестит? Он же не в мундире. Нужно было дождаться Вадима. Боже, с чего начинать, что говорить, чтобы не сделать Сергею хуже? Этот блесткий человек вчера писал протокол и считал деньги...
– Да вы садитесь. Чем могу служить?
– Я хочу сделать официальное заявление.
– Пожалуйста, слушаю вас.
Старший следователь пошевелил пальцами бумаги, как бы показывая, что они под руками и дело за ее официальным заявлением.
– Деньги в книгу спрятала я.
– Зачем? – спросил Антимонин заигравшим голосом и как-то расправил плечи, словно за спиной у него были крылья, которые сейчас ему понадобятся.
– Копила на телевизор.
– У вас до сих пор нет телевизора?
– Сергей был против.
– Почему?
– Считает телевизор лишь информатором.
– И хорошо.
– Он считает, что телевидение не трогает сердца, а потому и не развивает личность.
– Оригинально. Но ведь информация – это развитие.
– Сергей говорит, что обилие информации вредит творчеству.
– Оригинально, – заключил Антимонин, разглядывая ее, словно всю эту теорию придумала она.
Лида вдруг увидела в лице следователя то незримое осуждение, которое замечаешь бог весть по каким приметам. Что же она делает? Ей хотелось, чтобы он оценил самобытность взглядов Сергея и стал думать о нем лучше. Но вышло наоборот. Не зная этого человека, она пришла открыто, а тут надо хитрить...
– Почему ж Рябинин на допросе не сказал, что деньги для телевизора?
– Он не знал.
– Муж – и не знал?
– Я хотела потихоньку купить и поставить. Он бы смирился.
– И долго копили?
– Месяца три откладывала.
– Кто-нибудь знал?
– Нет, никто.
– Тогда чем объяснить, что заявивший о взятке знал номера купюр?
– Да?
Вот как они ловят... Наверное, так ловил и Сергей. Больше он не будет. После этой истории он сразу же уйдет с работы, уйдет от преступников и от такого вот своего коллеги, к которому нельзя прийти с открытой душой. Она встанет перед Сергеем на колени и будет стоять до тех пор, пока он не напишет при ней заявление об уходе. Пусть работает библиотекарем – он любит книжки. Пусть вернется в геологию, к Гостинщикову техником.
– Я сказала не так.
– Ну, скажите так.
– Деньги я одолжила у разных людей, и номера мог кто-нибудь подсмотреть.
– Назовите этих людей, – попросил Антимонин и сделал бездельное движение рукой якобы за бумагой, чтобы записать фамилии.
– Да?
Некрасивая жена у Рябинина, немодная. В каком-то платочке, в какой-то бабушкиной кофте. Глаза кошачьи, иногда вроде бы зеленеют. Скуластенькая. Ведет себя странно: не то рассерженно, не то обиженно. Ей бы просить, ей бы заплакать. А она врет и не краснеет.
Лида даже не краснела. Боже, что говорить дальше? Да в надо ли – он не поверит, что бы она ни сказала. Не солнечный день, а его одолевает блеск, который прыгает с очков на рот, на золотые зубы. Она даже не краснеет. Умирающий не краснеет – он кричит.
– Я сказала не так...
– Скажите так.
– Я нашла эти деньги на улице и спрятала в книгу.
– Где, когда?
– Позавчера, на улице... Суворова, у сберкассы... лежат пачечкой на асфальте...
– А прохожие?
– Идут и не видят. Я и подняла.
– Кому-нибудь говорили про находку?
– Никому.
– Как же об этом узнал заявитель?
– Могли мне нарочно подкинуть, чтобы потом заявить...
– Допустим. А как же подкинувший узнал, что вы их положите в четвертый том сочинений Тургенева?
– Да?
– Товарищ Рябинина, вы же не умеете врать.
– Нет, умею!
– О, да вы и наивны.
– Разве это плохо? – вызывающе спросила Лида, уже не зная, что говорить я что дальше делать.
– Наивность хороша только в сочетании с юностью.
– Или с мудростью.
– Наивность у взрослого человека – это глупость.
– По-моему, все хорошие люди очень наивны...
– В чем вы хотите меня убедить?
Он почему-то рассердился. Когда она говорила неправду, следователь лишь поигрывал блеском очков
