бессмысленной силой — так обезумевшие от уколов шпор лошади бросаются грудью на пики и щиты врага. С той лишь разницей, что волны не умирают; они будут биться, пока мягкостью своей не источат камень и не унесут его по песчинке на океанское дно.
А там, в глубине, песок сплавится в новый камень, обрастет водорослями и кораллами, жадно, по крупице соберет ил, что обратится со временем в плодородную землю, что прорастет, как венами, корнями трав, лиан и дерев. Так родится новый остров; и уже на него будут из ночи в ночь кидаться волны.
Я словно парю над бездной — но никакой магии в этом нет. Зато есть качели, подвешенные между двумя толстыми ветвям. Ветер колышет тяжелые бархатные юбки; сорвись я сейчас вниз, туда, в бездну — и погибну, даже если провидение убережет меня от падения на скалы: старомодное бабушкино платье все равно утянет на дно.
Но отчего-то страха нет. Я смотрю вниз, на скалы, и покачиваю босой ногой.
На широком уступе, как на ступени, выточенной руками гигантов, еще двое делят со мной океан, тишину и ночь. Один, смуглый, коротко стриженый, сидит на краю, свесив ноги, и неотрывно глядит в смоляную черноту потревоженных вод. Второй раскинулся на еще теплой от солнца скале так, словно хочет каждой косточкой, каждой жилкой врасти в нее; он бледен и волосы его похожи на паутину, такие же легкие и бесцветные.
— Сколько их еще осталось, Ноэль?
— Две.
— А потом ты уедешь домой? Оставишь все это?
У того, чья кожа впитала южное солнце без остатка, кто зовется Ноэлем и пахнет краской, скипидаром и мокрым деревом — у него дыхание беспокойное, в такт с океанским прибоем. Второй, белёсый, кажется, не дышит вовсе.
— Да. Обещаю. Можешь так и передать Вивьен.
— Ты уже видишь их?
Это «их» звучит одновременно с благоговением и ненавистью.
— Не совсем, — Ноэль беспечно запрокидывает голову к небу. Свет ложится причудливо, и на мгновение мне кажется, что мужчина истощен тяжкой болезнью — глаза запали, вокруг них залегла чернота усталости, губы обветренные и сухие, а скулы будто вот-вот прорвут кожу. — То есть надежду я уже вижу, все эти цветы, берег и ее. А любовь… Сложно не быть первым, а быть одним из многих.
— Ты никогда не будешь одним из многих, — белёсый приподнимается на локтях и глядит на Ноэля. — Поверь мне.
Тот заливается лающим смехом.
— Конечно. Ты всегда прав. Ты был прав даже тогда, когда говорил мне уезжать. Меня не картины съели, а этот остров, этот воздух… Я допишу и вернусь. Теперь уже точно.
— Хорошо, — кивает белёсый и жалуется вдруг, беспомощно потершись щекой о плечо: — Жарко. Даже сейчас. Просто невыносимо.
— Так уплывай на материк, Сэран, а то растаешь еще, — беззлобно подшучивает над ним Ноэль. — Из чего ты сделан? Из снега, изо льда?
— Из сахара, — фыркает тот, кого назвали Сэ раном. — Из белого-белого, сладкого- сладкого сахара… — и добавляет серьезно: — Уеду я завтра, а вернусь через два месяца. Ты успеешь?
— Конечно, — отвечает Ноэль, не усомнившись ни на секунду. — Обними за меня Вивьен.
Они говорят о чем-то еще и еще, но я уже не слышу — тяжелое дыхание океана заглушает все. А потом скалу вдруг захлестывает волна — такая высокая, что даже до моих ног долетают едкие брызги. Когда она откатывается, внизу остается только один человек.
Бледный. Тот, кого называли Сэраном. Он смотрит вверх, прямо на меня.
И вот тогда мне действительно становится страшно.
Глаза у него черные, как ночной океан.
И гораздо, гораздо глубже.
Дзэнг!
— Ох, леди, простите меня, корову старую, — всхлипывала Магда. — Ума не приложу, как я эту вазу опрокинула. Сколько мимо нее хожу…
— О, я сама хотела убрать ее из спальни…
После того, как оглушительный звон пробудил меня от кошмара, я готова была простить Магде что угодно, а не только разбитую чжанскую вазу. Ни один фарфоровый монстр, даже трехсотлетний, якобы принадлежавший когда-то императорской семье, не стоил ни минуты на жутком острове из сна.
Когда Магда наконец успокоилась, а осколки вазы убрали, я наконец удосужилась взглянуть на часы — и ахнула. Время близилось к полудню. Мистер Спенсер, оказывается, еще с утра приходил по поводу собеседования с соискателем на должность «помощника» Стефана, но не стал меня будить, и просто оставил документы, приложив к ним записку, в коей он нижайше просил «рассмотреть их непременно до вечера»…
Словом, не считая кошмара, день начался, как обычно — с горы деловых бумаг, крепкого кофе и суеты. До «Старого гнезда» я добралась только к четырем часам. И каково же было мое удивление, когда выяснилось, что Эллис уже ждет!
— Добрый день, — приветственно кивнула я детективу. — Вы сегодня рано. Неужели что-то срочное?
— В общем-то, нет, Виржиния, но я подумал, что новости вас заинтересуют, — Эллис скромно опустил взгляд. — А еще вспомнил, что в этой кофейне мне обещали чашечку кофе в любое время. Погода нынче премерзкая, а я как раз шел мимо…
— Пройдете в зал? — предложила я, улыбаясь. Эллис сейчас, похоже, вел себя так исключительно по привычке, а не потому, что и впрямь был голоден — Георг сказал мне, что уже угостил его горячим шоколадом и рыбным пирогом.
— Не стоит, — мгновенно посерьезнел детектив. — Я действительно спешу. К тому же дразнить тигров — плохое занятие.
— Что вы имеете в виду?
— Не что, а «кого», — вздохнул детектив. — Это неважно, Виржиния. На самом деле я зашел сказать, что вам лучше пока устраниться от расследования и не предпринимать никаких самостоятельных шагов. Я, разумеется, буду держать вас в курсе положения дел, но собою вам рисковать не надо. Есть вероятность, что в ту роковую ночь в галерее Уэста побывали сразу несколько человек. И кто из них украл картину — неизвестно. Однако убийца среди них только один; остальные же боятся оказаться виноватыми сразу «за всех», потому и будут огрызаться, если почувствуют слежку. И среди подозреваемых есть по крайней мере один человек из тех, с кем вы общались, — он оглянулся на Георга, с невозмутимым видом колдующего над туркой, затем на миссис Хат… — Лучше нам пройти куда-нибудь в более уединенное место. За разглашение тайны следствия меня не похвалят, а я сейчас не могу позволить себе ни единой ошибки. Кое-кто рад был бы сместить меня с должности и отправить расследовать кражи овец где-нибудь в Западной Гринейре.
— Тогда поднимемся наверх, — быстро предложила я. — У Мэдди есть некое подобие гостиной. Окна выходят на главную улицу, но снаружи ничего не видно — плети девичьего винограда загораживают стекло.
Хоть Эллис и говорил о «тайне следствия» и безопасности, но все же не выдержал и заговорил еще на лестнице.
— Их было четверо, Виржиния. Четверо! Я знаю это точно, — зашептал он, осторожно притянув меня к себе за локоть. Жар от пальцев чувствовался даже через рукав. — Скупщик Зельды оказался, к сожалению,
