Пикантный кофе с имбирём

А потом — нежно вздохнула флейта, и я на мгновение зажмурилась, обращаясь в слух.

Мой любимый вальс — «Анцианская ночь». Одна из немногих мелодий, которые мама умела извлекать из старинного, отделанного перламутром и полированным агатом фортепиано.

Кажется, это было целую вечность тому назад.

— Вам идет улыбка, леди Метель. Она делает вас не такой холодной.

Я принужденно рассмеялась.

— Это комплимент или…?

— Комплимент. Все, что говорится о вас, может быть лишь комплиментом. Вы прекрасны во всем — и в холодности своей, и в каждой улыбке, и в задумчивой сосредоточенности, и в печали, и в гневе… Но счастье ваше особенное: оно похоже на горячее вино с пряностями, поданное озябшему путнику в угрюмый зимний вечер.

Крысолов вдруг согнул пальцы правой руки, легонько, почти невесомо царапнув ногтями по шелку платья у меня под лопаткой. Я прикусила губу, едва удержав судорожный вздох, и чуть не сбилась с ритма. Шаг, другой, третий… Шаг, другой, третий… Лицо пылало. И все из-за одного маленького, несомненно, случайного прикосновения.

— Вы говорите так, будто следили за мною. И я говорю не только об этом маскараде.

— Возможно.

— Это немного пугает.

— Так и должно быть… — шаг, шаг, шаг — полный оборот. — Я ведь из страшной сказки.

— Страшные сказки больше похожи на жизнь, чем сладкие, — уверенно ответила я. — Мне они нравятся.

— Звучит как признание.

— В чем? В любви к страшным сказкам? — я выразительно выгнула бровь… И только потом вспомнила, что за маской, вообще-то, этого движения видно не будет.

— Как признание в том, что вы запрещаете себе быть счастливой. Даже в мечтах.

У меня из груди словно разом вышибло воздух. В глаза как песку сыпанули.

— Леди… вам дурно?

Усилием воли я совладала с собою и улыбнулась.

— Все в порядке. Я… задумалась, да, просто задумалась.

Так же, как прежде, играл оркестр, пары летели в вальсе, снисходительно смотрели с громадных портретов мертвые королевы и короли. А я и впрямь погрузилась в размышления. Было нечто в словах Крысолова, что задело очень-очень важные нотки в моей душе. Стало тревожно и неуютно, как ночью в пустом парке, когда появляется странное чувство всепонимающего взгляда, направленного прямо в сердце.

По правде говоря, если б мне то же самое сказали, предположим, Эллис или дядя Рэйвен, я бы только отмахнулась. Что они, сильные мужчины, могут знать о жизни хрупкой леди, вынужденной в одиночку управляться с целым графством? Даже двумя графствами, если вспомнить о том, что изначально владения Эверсанов и Валтеров принадлежали разным семьям. Вот, к примеру, Абигейл… Ей не нужно было ничего объяснять. Но, кажется, именно от нее я слышала нечто подобное словам Крысолова — незнакомца, который не знал обо мне ничего, а потому имел право говорить что угодно, не боясь обвинений в предвзятости.

«Виржиния, дорогая моя, ты слишком часто говоришь о том, что должна сделать, и почти никогда — чего хочешь!» — сетовала леди Абигейл.

А чего я хочу?

Пожалуй, невыполнимого. Вновь увидеть отца и рассказать ему, что теперь-то я понимаю — его строгость была от любви, он просто не хотел, чтоб дочь повторяла его ошибки. Обнять мать и признаться, что ее простые песенки у изголовья кровати нравятся мне куда больше, чем изящные марсовийские баллады на роскошных поэтических вечерах в нашем доме; и все те возвышенно-утонченные доморощенные певички с презрительными взглядами и мизинца ее не стоят, и ей нечего стыдиться своих корней. А потом… потом присесть на ковер у кресла, в котором бабушка неспешно раскуривает трубку, и, прижавшись щекой к старомодным, жестковатым бархатным юбкам, слушать, слушать, слушать истории о тех краях, в которых мне никогда не достанет смелости побывать.

Я хочу снова стать младшей в семье, маленьким хрупким сокровищем, купаться в любви и заботе — и самой любить, помня теперь о том, что все на этом свете имеет конец.

— Леди Метель, танец закончен.

— О, простите, не заметила, — я снова улыбнулась. Кажется, вышло не слишком искренне.

— Вы бледны, — Крысолов не спешил выпускать мою руку. — Простите. Я сказал больше, чем следовало… Вы не хотите посмотреть на звезды? Прямо сейчас, — предложил он внезапно.

— Что? — от неожиданности я рассмеялась. — Метель ведь, какие звезды!

— Если вам угодно, мы можем заключить пари, — он слегка склонил голову к плечу. — А можем просто пойти и проверить, так ли это.

«Пари? Это может быть полезным», — промелькнуло у меня в голове. Конечно, рискованная затея, но что может потребовать незнакомец на маскараде? Разоблачение, танец, поцелуй? Последнее больше подошло бы напористому Фаулеру, чем загадочному Крысолову, но как знать…

В крайнем случае всегда можно сослаться на пресловутую честь леди и, пылая праведным гневом, покинуть настойчивого поклонника.

— Предпочитаю пари, — я улыбнулась невинно.

— На каких условиях? — охотно подхватил игру Крысолов, и мне стало не по себе. Неужели все идет по его плану?

— Если права я, и звезд не видно, то вы снимете свою маску. А если правда на вашей стороне… — я многозначительно умолкла, предоставляя Крысолову право следующего хода.

— Если прав я, то вы мне подарите еще одну встречу. Тогда, когда я попрошу вас об этом.

— Только встречу? — осторожно уточнила я. Очень хотелось принести откуда-нибудь чистый лист бумаги и письменно изложить условия пари, чтобы исключить в дальнейшем превратное толкование.

Но вряд ли сказочный герой оценил бы такой сугубо деловой подход.

— Только встречу. И, возможно, разговор. Иногда следует занимать уста беседой о высоком, дабы не вводить их в искушение, — голос его сделался самым что ни есть искушающим.

Я едва не поперхнулась вдохом от возмущения.

— О чем вы говорите?!

— О, это всего лишь цитата из «Поучений» Святой Генриетты, — Крысолов наконец выпустил мою руку. Она словно горела. — Неужели вы не узнали?

— Конечно, узнала, — поспешила я ответить. Щеки горели от стыда. Разумеется, это была выдержка из «Поучений», глава шестая, кажется. О том, что лучше молиться, чем сплетничать — вот о каком искушении речь, а я-то себе напридумывала невесть что… — Идемте скорее, взглянем на небо. И готовьтесь снять свою маску.

— Как вам будет угодно, — без тени насмешки откликнулся он и придержал меня за рукав. — Не туда, леди Метель. Не стоит идти через главный вход. Позвольте мне проводить вас к восточной галерее? Она этажом выше, чем бальный зал, и там чаще ходят слуги, но нынче ночью двери туда открыты.

Это «нынче» царапнуло чем-то — смыслом ли, тем, как было сказано, смутным ощущением дежавю? — но времени на раздумья не осталось. Крысолов ненавязчиво тянул меня к уже знакомой лестнице. Насколько я помнила, с нее можно было попасть сначала в галерею, где состоялся короткий разговор с Эллисом, а затем — на балкон. Но Крысолов поднялся выше — пролет, другой, третий, и в один момент я осознала, что мы уже находимся над бальным залом.

Тут-то лестница и кончилась.

— Нам сюда, леди Метель.

Коридор выглядел заброшенным — прохладно, пустынно, темно, единственный источник света — тусклая газовая лампа у лестницы. Противоположный конец помещения терялся во мраке — по крайней мере, мои глаза ничего не могли там различить.

Однако Крысолов шел уверенно.