развитии, история начинала все сначала в общественных отношениях. Многие люди, носившие перед началом распада СССР партийные билеты, по своему мировоззрению не были коммунистами. То же самое происходило в начале 30-х годов. Ярким проявлением психологии таких людей является признание Генриха Ягоды, сделанное им 26 апреля 1937 года. Он говорил следователю: «Всю жизнь я ходил в маске, выдавал себя за непримиримого большевика. На самом деле большевиком, в его действительном понимании, я никогда не был.
Мелкобуржуазное мое происхождение, отсутствие теоретической подготовки – все это с самого начала организации Советской власти создало у меня неверие в окончательную победу дела партии. Но собственного мировоззрения у меня не было, не было и собственной программы. Преобладали во мне начала карьеристические, а карьеру свою надо было строить исходя из реальной обстановки. <…> Взбираясь по иерархической лестнице, я в 1926 году дошел до зампреда ОГПУ. С этого момента и начинаются мои первые попытки игры на «большой политике»…
Это было после смерти Дзержинского, в период открытой борьбы троцкистов с партией. Я не разделял взглядов и программы троцкистов, но я все же очень внимательно приглядывался к ходу борьбы, заранее определив для себя, что пристану к той стороне, которая победит в этой борьбе. Отсюда та особая линия, которую я проводил в то время в борьбе с троцкизмом»[45]. Однако именно в 1931 году у Ягоды появились и другие мотивы для недовольства, когда с должности 1-го заместителя председателя ОГПУ его понизили до 2-го зама этого ведомства.
Конечно, расчетливый Ягода – как и подобные ему люди – не готовился записываться в клуб самоубийц. Их противостояние индустриализации и коллективизации проистекало не из-за заботы о крестьянстве. Прежде всего, противники Сталина не верили в успех его политики. Ожидаемый ими большой провал они связывали с крушением собственных перспектив и карьеры. Существо таких опасений сформулировал в разговоре с Каменевым Бухарин: «Если страна гибнет, мы гибнем…» Ягода являлся лишь одним из многих, кто искал «особую линию» для своих жизненных планов, но была и другая сторона медали. Появившийся в результате нэпа общественный слой советских служащих, чиновников и интеллигентов из числа членов партии лишь прикрывался революционной терминологией. В действительности это была категория приспособленцев, склонных рассматривать свое положение как доходное дело.
Итак, у людей, собравшихся на даче в Болшево, утративших личные перспективы, было над чем задуматься и легко найти доверительную тему для разговора. Но даже собравшись в узком кругу, они не могли признаться друг другу, что ненависть к Сталину была порождена лишь потерей чинов и утратой жизненных перспектив. Обидами, подобно незаживающим ранам, причинявшим боль их обостренному самолюбию. Как позже показал на допросах Ягода, проинформировав его «об организации блока троцкистов и зиновьевцев, Томский заговорил и об активизации деятельности правых. Он сообщил о плане свержения власти: путем переворота в Кремле, с арестом всех членов правительства и Политбюро, а также об участии в этом заговоре секретаря ЦИК Енукидзе». Родившийся в семье крестьянина Кутаисской губернии, Авель Енукидзе занимал пост секретаря Президиума Центрального исполнительного комитета (ЦИК) СССР с декабря 1922 г. В 1934 году он станет и членом ЦК, но у него были более ярко выраженные амбиции. Сторонник линии правых, он не просто примкнул к верхушке оппозиционеров. В силу своего высокого положения он уже метил на роль главного лидера и вербовал людей, представлявших интерес для заговорщиков.
Конечно, вступая в борьбу со Сталиным, Троцкий не мог ограничиться нелегальной перепиской. Официальным рупором троцкистской пропаганды стал журнал «Бюллетень оппозиции». Еще с июля 1929 года он начал издаваться под редакцией Троцкого в Берлине, а с 1931 г. ответственным редактором журнала в Европе стал его старший сын Лев Седов. И все-таки, какие идеи вдохновили Троцкого на борьбу со Сталиным? Чего добивался он, стремясь «убрать Сталина»?
Свое «философское» кредо Лейба Бронштейн изложил в статье «Социализм в отдельной стране». «Мы интернационалисты, – писал он. – Это для нас не условная фраза, а самое существо наших воззрений.
То есть в его идейной обойме не было ничего, кроме все той же банальной догмы о перманентной революции. Но она отражала лишь одну сторону медали, представленной на потребу общественного мнения в качестве политического аргумента. На другой, скрытой стороне, приближенной к любимому телу, был оттиснут иной символ – портрет самого Троцкого. Человек с обостренным тщеславием, он был уверен в своей «гениальности»; и его переполняло желание войти в историю в качестве вождя «мировой революции», сумевшего преобразовать весь цивилизованный мир.
Однако для осуществления такого замысла ему была нужна твердая опора – реальная власть, и чтобы обрести ее, он был просто вынужден вступить в противоборство с лидером Советского Союза. Он надеялся на всплеск энтузиазма своих сторонников внутри страны. В начале 1932 г., в преддверии XVII конференции ВКП(б), Троцкий оптимистично провозглашал: «В разных рабочих ячейках «троцкисты» поднимают голос, иногда очень мужественно. Их исключают. Это начало новой главы в жизни правящей партии. Критические голоса более уже не смолкнут».
Он как всегда заблуждался. Голоса его сторонников не только «смолкнут», но прежде, с судебных подмостков, они обернутся проклятиями в его адрес, обличая его как змея-искусителя, который ввел их в непростительный грех. Впрочем, на поверку вся «теория» Лейбы Бронштейна оказалась лишь жалкой утопией, демагогией, не принесшей человечеству абсолютно никакой пользы. Не принесла результата и его попытка образовать так называемый IV Интернационал. Все усилия Троцкого и его приверженцев из состава находившегося в Париже Интернационального Секретариата оппозиции не привели даже к мизерному успеху. Ему так и не удалось въехать в историю на белом коне.
Понятно, что в статьях, публиковавшихся в «Бюллетене оппозиции», Троцкий не мог говорить о своих подлинных намерениях откровенно. Он не мог открыть свои настоящие карты. Об этом свидетельствуют строки из его письма американскому адресату от 5 апреля 1932 г. В нем он писал: «Дорогой друг. Только что получил чрезвычайно интересное письмо из Москвы через Берлин. Посылаю вам копию той его части, которая представит для вас большой интерес и которую вы немедленно сможете использовать для американской печати… Разумеется, надо принять все меры к тому, чтоб она не казалась направленной против Советского Союза, а исключительно против Сталина и его клики».
Конечно, он не мог не задуматься о причинах победы Сталина в противостоянии оппозиции. Его злобный ум искал объяснения случившегося, но он не мог признать того, что видели другие. Сталин был человеком дела. И прочность его положения определялась успехами социалистического строительства, реально менявшими жизнь в лучшую сторону. У него были идеи, но прежде всего он являлся великим организатором, умевшим заставить работать на благо страны весь чиновничий, государственный и партийный аппарат.
Однако поклонник устоявшихся догм, Троцкий неправильно воспринимал простые вещи. Мир и люди представлялись ему «в искаженном виде». Поэтому главную причину прочности положения советского вождя Троцкий усматривал в поддержке его «новой бюрократией»; и, страстный приверженец слова, «он стремился навязать собственный строй мыслей и другим». 1 октября 1932 г. в статье «Классовая природа Советского государства» в разделе «Возможно ли мирное снятие бюрократии?» Троцкий писал: «Если верно, что бюрократия сосредоточивает в своих руках всю власть и все подступы к ней, – а это верно, – то возникает немаловажный вопрос: как подойти к реорганизации советского государства? и можно ли разрешить эту задачу мирными способами?»
Рассуждая о том, «какими путями» оппозиция «могла бы овладеть властью?», он делает вывод: «
