распознать как символы.
Например, Дом Грибоедова. Автор сам подсказывает, что этот дом можно называть просто по фамилии известного писателя, то есть намекает на скрытое значение символа: дом как личность. Впрочем, даже для невнимательного читателя ясно, что Дом Грибоедова немного отличается от обычного дома, даже многоквартирного. В этом доме обитают не семейные треугольники – муж, жена, сосед, и даже не коммунальные соседи, а целая организация, в которой состоит три тысячи сто одиннадцать человек. Более того, в этом доме ровно в полночь звучит музыка и не простая, а «Алиллуйя» – как минимум, это пародия на богослужение. Впрочем, у Булгакова всюду пародия или сатира, однако под этим внешним, нарочито фальшивым слоем бывают спрятаны настоящие сокровища. Как, например, образ «чудного мгновенья» под карикатурной Аннушкой-Чумой.
Или вот, зачем, спрашивается, Автор вставил в самую кульминацию главы, перед известием о смерти Берлиоза, явно выпадающий по стилю и смыслу пассаж? Судите сами: «…и видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и страшно, страшно... О боги, боги мои, яду мне, яду!..». Отрывочек этот явно попал сюда случайно, по недосмотру Автора из другой оперы, точнее из второй, ершалаимской главы: «И тут прокуратор подумал: «О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде... Мой ум не служит мне больше...» И опять померещилась ему чаша с темною жидкостью. «Яду мне, яду!»»
Что примечательно, присобачен этот явно лишний отрывок непосредственно к опровержению караибско-пиратского происхождения черноглазого красавца с кинжальной бородой. А между тем в той самой второй главе, откуда «случайно» попал к нам сюда призыв к римским богам с требованием яду, багровое лицо Пилата имеет причиной вовсе не духоту:
«– Сегодня душно, где-то идет гроза, – отозвался Каифа, не сводя глаз с покрасневшего лица прокуратора и предвидя все муки, которые ещё предстоят. «О, какой страшный месяц нисан в этом году!»
– Нет, – сказал Пилат, – это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой, Каифа, – и, сузив глаза, Пилат улыбнулся и добавил: – Побереги себя, первосвященник…
– Знаю, знаю! – бесстрашно ответил чернобородый Каифа, и глаза его сверкнули».
Думаю, этих небольших отрывков вполне достаточно для проведения параллелей между Домом Грибоедова и ершалаимским храмом, а также для опознания Арчибальда Арчибальдовича как исполняющего обязанности первосвященника. Заметим мы также, что Бездомный не заходил внутрь Дома Грибоедова, а только в ограду этого «храма». В таком случае трудно не увидеть ещё одной параллели – между поведением Ивана на летней веранде Грибоедова, изобличением «кулацкого нутра» поэтов и евангельским изгнанием торгующих из храма: «И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул».[44] Эпизод этот произошёл на первую Пасху после Крещения, то есть задолго до Страстной недели. Эту параллель между ранними стадиями жизненного пути Иисуса и Ивана, кажется, ещё не обнаруживали. Всё же обычно с Иешуа в московских главах ассоциируют обычно только мастера.
Ну и раз уж мы вспомнили о ступенях восхождения Иисуса, то кроме Крещения, искушения в пустыне, изгнания торговцев, одним из главных было Преображение. А в связи с ним можно обсудить библейскую символику одежды. Ослепительно белые одежды преображенного Иисуса – это символ совершенного знания. Нас эта символика одежды может интересовать в связи с нарядом Бездомного: «Он был бос, в разодранной беловатой толстовке… и в полосатых белых кальсонах». Белый в полоску или беловатый цвет здесь свидетельствует о не вполне совершенном, но всё же близком к истине знании. Та же символика, что и у зажжённой Иваном свечи. А вот нагота мёртвого Берлиоза, который так ладно рифмуется с «официозом», – это полное отсутствие какого-либо смысла.
К библейской символике одежды примыкает символика пищи, только речь идёт о знании в форме учения, передаваемого от учителя ученику или получаемому в храме. В этом смысле наличие в грибоедовском «храме» лучшего в Москве ресторана вполне уместно в смысле символики. Ресторатор в таком случае является распространителем учения, признаваемого в «храме». В свете этой символики и само наименование Дома, имеющее и литературный, и гастрономический смысл, намекает на какой-то храм, связанный с учёностью или с учением.
Можно также легко заметить, что адепты грибоедовской кухни предпочитают рыбные блюда, которые здесь самые свежие в Москве. Да и сам ресторатор во время пожара в 28 главе спасает, как самую великую ценность, две больших рыбы. И тут опять мы должны обратиться к первоисточнику символики. По свидетельству евангелистов, пять тысяч человек были накормлены пятью хлебами и двумя большими рыбами. Как совершенно верно заметил Воланд Берлиозу в третьей главе: «уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия как на исторический источник...»
Ну, может быть насчёт ничего и никогда Воланд немного преувеличил в полемическом задоре, но уж читать Писание как исторический источник точно не следует. Хотя бы потому, что его главный духовный смысл скрыт в символике этих никогда не происходивших чудес. Описание невероятных чудес – всего лишь вернейший знак того, что здесь скрыты ценности духовного знания. Если знать, что хлеб символизирует «учение», а 5 – тайну, то 5 хлебов означает «тайное учение» – то самое, которое скрыто в явном учении в виде символов. Символ 2 означает мудрость, а символ рыбы – святость, чистоту. Две рыбы означают «святая мудрость», духовное знание. А что такое пять тысяч, накормленных 5 хлебами и 2 рыбами? Тысяча символизирует любое большое собрание, или сообщество. Соответственно, 5 тысяч – это тайная церковь Иисуса, посвященная его тайному учению и хранящая святую мудрость. А вот 4 тысячи из следующего «чуда», накормленные 7 хлебами и несколькими рыбками – это земная церковь Христа, получившая в качестве учения букву закона и немного святости.
Нас с вами, людей нерелигиозных и вообще литературоведов, это различие между зваными и избранными не лишком волнует. Можно было бы и вовсе обойтись без этих экскурсов, но без этого никак не понять, что за число такое – три тысячи сто одиннадцать членов Массолита. Понятно, что – это собрание адептов в храме, посвященном некому учению. И в этом храме есть некая, не будем утверждать, что святая, но чистая пища — рыба. Причём пища эта – не молочная, для младенцев, а вполне солидная, предназначенная для достаточно зрелых людей, способных всё это переварить.
Однако Автор мог бы намекнуть и больше, о какой такой рыбе может идти речь. Например, с помощью тех же чисел. Впрочем, он ведь зачем-то ввёл в пятую главу необязательный диалог пышнощёкого поэта Амвросия и тощего Фоки. Как будто хотел сказать, что обильная грибоедовская пища не для слабых, здесь нужно особенное здоровье, обширное чрево для переваривания. Как вы уже поняли, чрево в тайном учении символизирует разум.
Цитируем Амвросия-поэта: «Но в «Колизее» порция судачков стоит тринадцать рублей пятнадцать копеек, а у нас – пять пятьдесят». Не станем сильно заморачиваться таинственным смыслом «Колизея»: нечто древнеримское и далёкое от нас, где за доступ к учению прошлось бы заплатить смертью – число 13. Главное, что в ресторане Массолита нужно заплатить за то же самое, и притом более свежее – всего 5 и 50.
